Он остановился и посветил фонариком в мою сторону. Я увидела, что он улыбается.

— Нет, — сказал Миша. — Ни то, ни другое. Это пластик. И резина.

— Офигенно! — Я почувствовала что-то вроде восхищения. — Само метро настолько изменилось?

— Да. Пошли быстрее. Ты сейчас еще раз удивишься.

— Куда уж дальше-то?

Миша засмеялся.

Я успела решить, что пластиковые джунгли заполняют метро целиком. Но они быстро закончились. Миша объяснил, что для огромного организма метро они — что-то вроде ресничек для беспозвоночных. С их помощью метро прислушивается и принюхивается к тому, что происходит снаружи. Из-за того, что с виду эти выросты похожи на щупальца, ходят слухи, будто они могут кого-то схватить и утащить. Но это чистейшее вранье и выдумки. Если метро захочет убить, то поступит так же, как дома наверху, — обрушит своды. Может ударить током. А реснички у него нежные.

Внизу, на станции, было сухо. Я потянула носом воздух: похоже, вентиляция работала.

— А теперь, — сказал Миша, — сюрприз. Фонарь сейчас выключу, не пугайся.

— Ага.

Стало темно. Я улыбнулась. Миша явно гордился своими умениями и радовался, что их есть кому показать. Меня и правда одолевало любопытство. Почему-то было совсем не страшно.

Я услышала шаги: Миша удалялся. Потом он вдруг заорал во всю глотку:

— Э-э-эй! Лапа-а-а! Я пришел!..

И вспыхнул свет. Я зажмурилась от неожиданности. Свет показался слишком ярким, я даже заслонила глаза рукой. Проморгавшись, я увидела счастливого Мишу: он стоял впереди, широко раскинув руки. Он снова заорал, окликая «лапу», и в ответ донесся далекий вой и негромкий перестук колес. Я вспомнила, как машинист в Веденино уговаривал электричку, и подумала: «Вот, значит, кто — лапа». Миша оглянулся, и я подмигнула ему.

— На самом деле, — сказал он, расплывшись в улыбке, — я вчера прогнался на ней.

— Что?

— Я вчера подготовил все. Лапа не любит далеко от кольца уезжать. Я ее долго уговаривал.

— Спасибо.

Станция изменилась, но не сильно. Переродились только материалы. Пол, кажется, стал металлическим и чуть ли не золотым. Его покрывал тонкий и отчетливый орнаментальный узор. Бронза, вроде, должна была окислиться? Золотой пол ясно мерцал, отражая свет. Я подняла взгляд: барельеф на дальней стене стал смутным, лица исчезли. Стилизованное дерево выглядело теперь просто деревом, темно-алым на золоте. Опоры арок истончились и вытянулись, овалы проходов сильнее прогнулись внутрь. Белый потолок остался белым, но цвет его приобрел глубину и радужный отлив, как у лунного камня.

Подъехавшая Лапа фыркала и сопела на Мишу. Миша хлопал ее по синим бокам, приговаривая: «Ну ты моя хорошая, ну ты красавица». Потом позвал меня.

— Поговори с ней, — посоветовал он.

Лапа вздохнула, как умеют вздыхать поезда, и открыла двери.

— Я не умею, — сказала я смущенно. — У меня никогда не получалось с ними разговаривать.

— Да что тут уметь? Ну представь, что с собакой говоришь.

Я помотала головой. Так непривычно! Астру я никогда не сравнила бы с животным, и дом Валентины Петровны тоже. Дома были существами самодостаточными и самоуверенными — даже те из них, кто хорошо относился к людям. А Лапа, похоже, хотела общаться.

— Лапа, — сказала я, — Лапа…

Я осторожно дотронулась до стекла в окне. Свет внутри вагона загорелся ярче.

— Привет, Лапа. Поедем на север?

Электричка щелкнула половинками дверей.