– У меня достаточно средств.

– Очень хорошо. Если что-то понадобится, обращайся прямо ко мне. Я дам свой личный телефон. К тому же Секст будет в курсе дела. Есть какие-нибудь планы?

– Пока никаких. – Казалось, Элий поддерживает разговор через силу.

– У меня есть, но слишком безумные, – отвечал Квинт, решив, что удачно пошутил. – Но это лучше, чем ничего.

– Жаль, что я не могу окружить тебя почестями, достойными бывшего Цезаря…

– Таков путь изгнания, – прервал префекта Элий.

– Но тебя не приговаривали к изгнанию, – заметил префект, внезапно обидевшись не за себя – за свой город. – Уже давно пребывание в Северной Пальмире никто не рассматривает как изгнание. Это же не пустыня какая-нибудь.

– Я был в пустыне, – отвечал Элий. – В пустыне проще. А здесь… Вокруг меня люди, они чем-то заняты, куда-то спешат, работают, развлекаются, смеются. А между нами – стена, как будто в прозрачном карцере. Я – мёртв, они живы. Это больнее, чем в пустыне.

– Нам здесь нравится, мы в восторге! – тут же попытался исправить оплошность хозяина Квинт. – Лучше твоего города только Вечный город, да и то потому, что там дождей меньше.

– Мне нравится, когда идут дожди, – сказал префект вызывающе, хотя раньше не замечал за собой подобной тяги к сырости.

– Мне тоже, – поддакнул Квинт, – но вот у Элия в сырую погоду болят ноги.

– Нам пора, – Элий поднялся. – Я рад, что мы союзники, совершённый муж.

– Я тоже рад, – спешно отвечал Гай Аврелий. Неловкость все возрастала. В таблине сделалось неуютно и тесно. Каждое слово, каждый жест задевали.

«Сейчас лягу в тёплую ванну», – подумал префект.

И вдруг спросил напоследок против воли насмешливо и дерзко:

– Ты уже сочиняешь свой библион? В изгнании всегда пишутся самые хорошие книги.

Элий не ответил. Но Гаю Аврелию показалось, что бывший Цезарь смутился.

IV

Всеслав давно выделил их в толпе. И теперь шёл следом. Заметили? Нет? Неважно. Он шёл и не мог отстать. Как будто за девчонкой увязался. Будто поманила, стрельнула глазками, и он припустил следом. Хотя эти двое были мужчинами, причём немолодыми.

Римляне. Обмануться Всеслав не мог: их латынь была безупречна. Это в самом деле римляне, а не какие-нибудь германские торговцы, года три или четыре назад получившие право носить тоги. Тот, что помоложе, – темноволосый и гладко выбритый, в красной шерстяной тунике. Второй – пожилой (лет что-то около сорока, а возраст этот казался Всеславу безумной временной далью и почти что старостью), седовласый и худощавый. На Всеслава римляне внимания не обращали. Тот, что помоложе, что-то втолковывал своему товарищу. Седой молча слушал. Внезапно седой оглянулся. Взгляд его будто царапнул по лицу, и Всеслав даже подался назад. Этот профиль. Это лицо! И прищур серых глаз. Сколько раз Всеслав видел это лицо на портретах. Куда моложе, без складок и морщин. Другой бы не узнал… Но художник, пусть и несостоявшийся, не мог обознаться. Это он!

Будто чья-то сильная, холодная и властная рука толкнула Всеслава в спину. Юноша ринулся вперёд, рассчитывая налететь и сбить седого с ног. Как бы случайно. Но не вышло. Почему-то он налетел не на седого, а на его товарища. И сам Всеслав потерял равновесие и очутился на мокрой мостовой, а черноволосый навалился на него сверху. Силён был римлянин, но и Всеслав не слаб. Так боролись они несколько секунд, юноша сумел подняться, но черноволосый вновь его повалил.