Ужин, который она подала, многократно повторяя, что, к сожалению, у нее «ничего нет в доме», был самый простой и состоял из яичницы с ветчиной, чая, гренков и компота из ревеня, выращенного в собственном саду. Мальчиком Генри не раз проводил лето в Слидоне, и когда, просидев целый день с удочкой на молу, приходил домой, ему подавали точно такой же ужин. И сейчас, захлестнутый волной воспоминаний, он с аппетитом, как в далекие дни юности, принялся за еду.

Он заставил и Кору разделить с ним трапезу: ему давно была известна ее способность все отдавать другим, ничего не беря себе, и он догадался, что, если бы он не приехал, Кора безусловно ограничилась бы черствым на вид пирожком и стаканом молока, которые она поспешно убрала со стола, едва он вошел в кухню. Стремясь немножко отвлечь ее от мрачных мыслей, он старался в разговоре не касаться того, что так тревожило их обоих. Утром он позвонит доктору Ивенсу, а там видно будет. Что же до его собственных проблем, то он слишком ценил этот украденный час отдыха, час бегства в другой мир, чтобы потратить его на размышления о неприятностях. Он даже не стал спрашивать себя, откуда у него появилось это чувство облегчения. Хорошо уже и то, что он хоть на время сбросил тот груз, какой носил месяцами, забыв о том, что придется снова взвалить его на плечи, едва только он. выйдет из этого дома.

Болтая с Корой, Генри заметил на стуле возле окна, где она обычно сидела, раскрытую книгу — «Сартор Резартус» Карлейля. Она проследила за его взглядом и виновато покраснела.

— Я сегодня так и не успела дочитать главу, — сказала она. — Дэвид очень рассердится. Глупо, но я не могу заставить себя читать.

Генри изумленно уставился на нее. Неужели Дэвид, стремясь развить ум Коры, заставляет ее читать? Видимо, да, ибо она с грустью продолжала:

— Почему-то мне это не интересно. Я люблю что-нибудь делать, двигаться. Никогда я не стану ученой.

Сердце Пейджа окончательно растаяло.

— У вас бездна здравого смысла, Кора, а это куда важнее. К тому же такая книга кого угодно в тоску вгонит.

Она промолчала, а когда они кончили ужинать, поднялась и разожгла огонь в очаге, где уже лежали дрова.

— До чего же холодные эти мартовские вечера, — сказала она. — А я люблю огонь. С ним уютней. И запах дыма люблю. Как вспомню те комнатушки, где я раньше жила… ржавые батареи. А вот Дэвид не любит огонь. Он заставляет себя обходиться без тепла. Это тоже его новая причуда.

— Какая причуда?

Она долго молчала, опустив глаза, потом нерешительно, через силу заговорила:

— На него находит такое. Он называет это воздержанием. А по-моему, это зря. Не для того мы родились на свет, чтоб во всем себе отказывать. Если бы он был хоть немного покладистей и смотрел на жизнь проще… нехорошо ведь, когда человек идет против своей природы… и для него нехорошо, да и для меня тоже. — Она умолкла и обеспокоенно взглянула на Генри, словно испугавшись, что сказала слишком много. Он, конечно, понял, чего она не договаривает, и почему-то почувствовал острую боль. До сих пор он смотрел на этот брак, только исходя из интересов своего сына. А сейчас он подумал о Коре. И вдруг спросил:

— Вы счастливы, Кора?

— Да, — тихо ответила она. — Если, конечно, Дэвид счастлив. Я делаю для него все, что могу. Но иногда он ведет себя так, точно я ему вовсе не нужна…

— Это у него просто манера такая. Я уверен, что он вас любит.

— Надеюсь, — сказала она.

Снова наступила пауза; нервно проведя рукой по лбу, словно отгоняя непрошеные мысли, Кора нагнулась и помешала поленья.