Лодка клюнула носом вниз. Подошедший Вася Китаев включил эхолоты. Отсек наполнился равномерным стрекотом, словно работали десятки швейных машин. Минута, другая — и палуба, только что ходуном ходившая под ногами, начинает выравниваться, плавно покачиваясь. Разом прекращаются забортный вой ветра и удары волн о корпус.

Стрелка кренометра теперь лишь изредка вздрагивает, поднимаясь до деления всего пять градусов. Неукротимые волны теперь ощутимы лишь верхним эхолотам, пускающим ультразвуковой луч вверх, к поверхности моря: на его розовой ленте поползла размашистая волнистая линия — отражение дыбящейся поверхности океана. Включены светильники. В иллюминаторах появился желтовато-зеленый фон. Лодка погружается все ниже.

И, наверное, так же, как в далекие времена, когда в обстановке томительного многодневного ожидания с наблюдательного пункта на мачте каравеллы Колумба внезапно донесся спасительный крик «Земля!», в первом отсеке «Северянки» вдруг прозвучал громовой возглас Василия Китаева: «Рыба!» Это самописец нижнего эхолота начертил на ленте расплывчатое коричневое пятно, формой отдаленно напоминающее небольшую ночную бабочку.

— Еще! Еще!

Все сгрудились у эхолота и пожирают глазами ленту, сплошь запятнанную «бабочками». «Северянка» уже на той же глубине что и рыба! Холодный пот выступил у меня на лбу. Сейчас или никогда! Скорее к иллюминаторам!

Радаков впился в иллюминатор правого борта. Соловьев, накрывшись с головой меховой курткой, чтобы не мешал внутренний свет, прирос к иллюминатору левого борта, я замер у верхнего и вглядываюсь в слой воды над лодкой.

На бесконечном зеленом фоне то и дело вспыхивают в лучах светильников и проносятся к корме золотистые точки.

Беспомощно ткнулся в стекло увлекаемый течением крошечный малек с радужным брюшком. Отскочила, ударившись о борт и засветилась голубоватым сиянием прозрачная медуза. Серебристым лунным серпом блеснула какая-то рыба. Да ведь это селедка! Наконец-то мы встретились «лицом к лицу»! С трудом перевожу дух.

— Справа пятьдесят — эхо! — бодро сообщают из центрального.

Это дежуривший у гидролокатора акустик Семин наконец услышал первый сигнал, отразившийся от подводного препятствия. Немедленно поворачиваем в сторону, указанную гидролокатором, и… врезаемся в скопление сельди. Об этом говорят ленты эхолотов, да мы и сами видим ее в иллюминаторы! Одна… две…. пять… десять…

— Вижу! Вижу! — кричит Дмитрий Викторович, подпрыгивая в кресле, как мальчишка.

В этот момент на такое несолидное поведение сотрудника Академии наук никто не обращает внимания.

Из состояния первичной радостной «невесомости» нас выводит запрос из центрального:

— Сообщите, как подтвердились показания гидролокатора.

По телефону отвечаю командиру, что видим сельдь, что работа наконец началась. Шаповалов кричит в ответ:

— Иду к вам, — и бросает трубку.

Перед нашими глазами, выхватываемая лучами светильников из вечной ночи океанических глубин, медленно проходит сельдь. Но что это? Рыба совершенно неподвижна, она как бы в оцепенении. И в разном положении! И спиной вверх, и, как капля, головой вниз, и по диагонали — десятки, сотни неподвижных сельдей. Странная какая-то рыба! Почему она безжизненна? Лодка вся в зареве прожекторов, а сельдь, как известно, боится света. Может быть, это погибшая в результате какой-то эпидемии рыба или просто-напросто отход промысла — сельдь, выброшенная из сетей? Неясно.

Первое очарование сменилось деловой озабоченностью. Сережа через спускной кран глубиномера берет пробу воды для химического анализа, а затем включает регистратор радиоактивных излучений.