Со страниц «Минчи» исчезли былая яркость и острота. Репортажи стали вялыми, малоинтересными. Читатели подозревали, что Канэзаки придерживает имеющиеся у него сведения, преследуя какие-то свои цели, а на самом деле ему просто не хватало информации.

Гисукэ Канэзаки спросил, что привело Дои в их город.

Тот откровенно признался, что работа в Токио сложилась неудачно, появились долги и ему пришлось удрать к родителям жены в деревню, находящуюся в соседней провинции. Сам он к крестьянскому труду не приучен, а сидеть всё время на шее стариков невозможно, вот он и приехал в город в поисках работы. Короче говоря, перед Канэзаки был человек, лишившийся средств существования. Однако держался Гэнзо Дои невозмутимо спокойно, без капли раболепия.

Всё взвесив, Канэзаки сказал, что во время испытательного срока будет платить новому редактору подённо, в дальнейшем — если возьмёт его на постоянную работу — положит ежемесячное жалованье, поначалу очень маленькое, а там видно будет. Пойдёт дело хорошо, получит прибавку. Дои, не раздумывая, согласился.

Оказалось, что ночует он в какой-то дыре, из тех, что раньше называли ночлежками. Гисукэ Канэзаки, желая быть великодушным, пообещал — если Дои у него останется — подыскать ему приличный недорогой пансион, а потом, после прибавки к жалованью, что-нибудь получше, чтобы тот мог перевезти сюда жену и детей. Гэнзо Дои воспринял это как само собой разумеющееся — он, мол, так и планировал.

Таким образом, Гэнзо Дои был принят на работу в газету «Минчи».

2

Когда испытательный срок закончился, Гэнзо Дои остался на постоянную работу в газете.

Минуло полгода.

Нельзя сказать, что Гисукэ Канэзаки был в восторге от своего нового сотрудника. Этот тугодум совершенно не подходил для журналистской деятельности. Однако старался он изо всех сил, работал не покладая рук, пытаясь добросовестностью и безотказностью компенсировать свои недостатки. Гисукэ Канэзаки мог дать ему любое задание, когда угодно и куда угодно послать за сбором информации, и Дои, как верный пёс, по команде хозяина срывался с места, обегал все указанные места и нередко возвращался с задания поздним вечером. Дверь редакции бывала уже заперта, и он стучался в соседнюю, которая вела в контору фирмы. При этом он никогда не выражал недовольства.

Канэзаки объяснил ему, на что надо обращать внимание при сборе информации. Дои затвердил это, как таблицу умножения, и действовал по раз и навсегда заведённому образцу. Приспосабливаться к обстановке, маневрировать, проявлять в нужный момент гибкость он совершенно не умел. То ли был излишне добросовестен, то ли туповат.

Постраничная вёрстка постоянно являлась для него камнем преткновения. Он не мог выбрать кегль, рассчитать количество строк на странице и количество литер в строке. В результате постоянно что-то не умещалось, что-то вылезало на поля, а рядом с этой кашей зияли пробелы. То, на что другой затратил бы час, он делал за три. И после всего этого ещё поступали претензии из типографии.

Придумать заголовок даже для опытного журналиста не так-то просто. А для Гэнзо Дои это было настоящим кошмаром. Он бледнел, краснел, обливался потом и в конце концов выдавал что-нибудь несусветное: то банальное до оскомины, то словно выуженное из бабушкиного сундука, а то и вовсе бессмысленное, ничего общего с содержанием статьи не имеющее.

Статьи у него получались длинные, нудные. Фразы в них существовали каждая сама по себе, не согласуясь с предыдущей. Начальная мысль по дороге терялась, и под конец появлялось нечто, непонятно откуда вынырнувшее. Сколько Гисукэ ни показывал на примере своих работ, как надо писать, Дои так и не смог научиться.