Он сказал, что я молодец!

Надеюсь, любимец Вашанки, что так оно и есть, — размышлял он. — О, я очень надеюсь, что это так! И еще я надеюсь на то, что бог Вашанка оценит меня еще больше!

Уверенной пружинистой походкой Ганс направился к дому, ощущая во всем теле — на бедрах, руках и ногах — приятную тяжесть от многочисленного разнообразного оружия, которое производило на окружающих устрашающее впечатление. Среди встречающихся ему на пути людей были такие, что готовы сорваться с места при одном лишь его появлении; были и такие, что, стоя в дверях дома, дожидались, когда он пройдет мимо них.

А некоторые просто отступали перед ним, несмотря на то, что с его стороны не было ни одного угрожающего жеста… Им, конечно, не нравилось это, из-за этого они себя проклинали, однако ничего не могли с собой поделать, завидев грозного уличного хулигана.

Вот наконец он и дома.

Я готов… — подумал он, позволив себе сдержанно улыбнуться.

Он не был пьяницей. И никогда не пил раньше. Как известно, угроза пристраститься к спиртному не очень-то пугает и никогда не пугала людей, не испугала она и Ганса. И он пустился во все тяжкие. Пьянствовал он в надежде обрести иное состояние духа, перейти в какую-то иную реальность и, можно сказать, имел бурный успех в достижении этой отнюдь не заслуживающей восхищения цели.

Основная проблема заключалась в том, что все это ему самому очень не нравилось. Отстранение от окружающей действительности означало уход от самого себя, от самой личности Ганса, в то время как он, ощущая себя самым заброшенным и несчастным существом на свете, как раз пытался отыскать дорогу к этому самому существу.

О Каджет, если бы только тебя не убили тогда, — ты, как всегда, и показал бы мне, и обо всем рассказал бы, так ведь?!

(Другими словами, испытав сильнейшее душевное потрясение, он в поисках утешения и забвения с головой окунулся в беспробудное пьянство и пил беспрерывно, практически не выходя из состояния опьянения. Это не нравилось ему совершенно, как не нравился сам вкус спиртного. Самым же мучительным для него был момент, когда проходило пьяное отупение, наступало временное пробуждение и у него, лежащего без сна и без сил, возникало ощущение полной опустошенности, а во рту появлялся мерзкий, кислый, как от только что выпитого уксуса, вкус и запах!.. — запах, будто из.., общественного туалета для лошадей; язык его становился при этом таким шершавым, что хоть скребницей его продирай, а желудок и в особенности его бедная голова были в таком плачевном состоянии, что он с радостью согласился бы батрачить где-нибудь за харчи (за тарелку холодца из свиных ножек), а то и вовсе задарма, чем испытывать кошмарные ощущения! В желудке у него как будто что-то отрывалось, падало и перекатывалось во всех направлениях, а голова — ох уж эта голова! — тяжелая и неподъемная, как пивной котел, при малейшем движении раскалывалась от дикого давления, будто распиравшего ее изнутри. Но после приема небольшой порции спиртного возникало чувство, будто ползавшая внутри его и кусавшая его змея вдруг сбросила с себя кожу, что приводило к тому, что все начиналось сызнова и с новой силой. Хотелось бы все же как-то управлять этим мучительным процессом предугадывать новые приступы тошноты. Реальное облегчение приносила лишь большая доза спиртного, причем неразбавленного, вызывающая сильную рвоту, с выворачиванием всего тела буквально наизнанку, которая топила в себе ощущения от то и дело возобновляющихся позывов.

Он чувствовал, что ему необходимо научиться контролировать себя. Эта мысль то и дело возникала где-то там, глубоко внутри, одновременно с кратковременными и смутными проблесками его притупленного сознания. Мрачно и беспросветно было в душе у этого потомственного подонка, со дня рождения знакомого с самыми неприглядными сторонами действительности.