— Может быть слишком красива, так как часто ее красота и победы являются несчастьем для других.

— О! Такое несчастье (она расхохоталась), это ребячество!

— Ребячество, которое может стоить жизни!

— Что же такое жизнь? — спросила она.

— Конечно, — ответил художник, — да еще жизнь червяка!

При этих фразах его взгляд кричал: "Я люблю тебя!", но каштелянша никак этого не хотела понять.

— Вы мне сказали вчера, что полюбили? Сознайтесь же, кого? Мне любопытно увидать Форнарину моего Рафаэля.

— Моя Форнарина! Не называйте ее так, это божество! Но так высоко и так далеко от меня!

— Ведь это же не я? — вдруг, морщась и поднимаясь, гордо и презрительно, с уничтожающим взглядом сверху вниз воскликнула каштелянша.

Ян онемел, остолбенел, кисть выпала из рук, не смел открыть рта, сделать движение.

— От вас до меня, — промолвила она, — слишком далеко! Что это? Кисть упала? Вы меняетесь в лице? Значит, я угадала? Вы странно забываетесь! — добавила она, пожав плечами. — Пожалуйста, кончайте без меня; слышу голос мужа, мне надо с ним поговорить.

Сказав это, она закрыла за собой (впервые) двери и, смеясь, ушла в будуар.

Яну показалось, что мир перевернулся вверх ногами, что луна свалилась на землю, настала ночь среди дня, и близок конец мира.

— Не я! Не я!

Ян стоял с кистью в руках и дрожал.

А из соседней комнаты ясно, внятно слышался довольно громкий разговор супругов, в котором доминировал холодный, насмешливый голос каштелянши:

— Представь себе, Фридрих, — говорила она, — этот твой художник в течение нескольких дней бросал на меня такие странные взгляды, так нежно сверкал своими черными глазами, такие странные вел разговоры.

— А! Влюбился в тебя, — сказал, смеясь, каштелян. — Бедный малый.

— Несколько дней намекал мне о своих восторженных чувствах, но сегодня я принуждена была сдержать его взглядом. Что за непонятная дерзость.

— О! Ведь ты же смотрела на него.

— Разве мне нельзя смотреть, как хочу? Я испытывала силу моих глаз, так как уже стала в них сомневаться.

— И разожгла в конец бедного.

— Какое мне дело!

— Жаль, красивый малый! — холодно сказал каштелян.

— Красивый! Хм! Конечно…

Остальной части разговора Ян уже не слышал, он бросился к окну, открыл его с гневом, не владея собой. Это было во втором этаже, а окно выходило в сад; но над тем, что от земли отделяло его метров шесть, Ян вовсе не задумывался. Пылая гневом, безумный, униженный, он спрыгнул с высоты, упал, почувствовал сильную боль в ноге и, пересиливая ее, потащился к калитке, скорее выломав ее, чем раскрыв. В бессознательном состоянии он пробежал по улицам и, вбежав в свою квартиру, бросился на кровать.

Полчаса спустя Мамонич и доктор старались ослабить сильный жар. Нога оказалась вывихнутой.

В будуаре между тем продолжался разговор. Наконец, каштелян, знакомый с нравами эпохи, не мог сердиться, смеясь открыл запертую дверь, думая пошутить над художником.

Заглянул, осмотрелся кругом и увидел только открытое окно.

— Где же он? — спросил он жену.

— Как? Разве его нет?

— Может быть, спрятался?

Каштелянша подошла к порогу.

— Нет его, окно отперто!

— А! Наверно слышал наш разговор, выпрыгнул и, может быть, разбился — несчастный!

Каштелян подбежал к окну, но ничего не увидел в саду.

— Ничего с ним не случилось, убежал. Mais c'est un saut périlleux .

— Убежал! Убежал! — подхватила краснея женщина.