«Вы бы очень меня обязали, если бы все-таки прочитали мне пару строк», — заметил он.
Олдвин решил не углубляться в этот разговор, который, по мнению бритунца, мог болезненно ранить его самолюбие.
На четвертый или пятый день блаженства и ничегонеделания Конан и Олдвин, по обыкновению, ели виноград возле фонтана и слушали пение птиц. В саду, в некотором отдалении, звучали цимбалы: там скрывались, по приказанию Конана, двое музыкантов. Возлюбленный королевы заявил, что сегодня он склонен к одиноким раздумьям и что созерцание посторонних лиц будет отвлекать его от важных мыслей. И посему им надлежит спрятаться и играть погромче, дабы не лишать своего повелителя удовольствия наслаждаться музыкой. Олдвин только диву давался:
— Никогда бы не поверил, что за всего за несколько дней вы могли превратиться из сурового закаленного воина в изнеженного сибарита!
— Варвары очень быстро разлагаются, — охотно пояснил Конан. — Это заложено в нашей невежественной природе.
Олдвин прищурился. Ему вдруг показалось, что Конан насмехается, но киммериец выглядел чрезвычайно серьезным.
— Наш слабый интеллект не выдерживает столкновения с роскошью и рассыпается на тысячу мелких осколков, — добавил Конан, жуя. — Так и запишите в вашей книге. Слово в слово.
Неожиданно он насторожился. Олдвин проследил его взгляд и обернулся.
— Что там такое?
— Кто смеет нарушать мое одиночество? — загремел Конан.
В саду появилась фигура, закутанная в плащ с капюшоном. Заслышав голос Конана, фигура остановилась и умоляющим жестом поднесла руку к губам. Конан замолчал и настороженно уставился на пришельца.
Теперь от позы сибаритствующего бездельника не осталось и следа: киммериец подобрался, готовый действовать в любое мгновение.
К счастью, на крик Конана никто не явился. Слуги, должно быть, уже привыкли к капризам наложника королевы и не обращали внимания на его негодующие вопли и требования немедленно распять вниз головой мерзавца, допустившего мухе попасть в шербет и там издохнуть.
Закутанная фигура, семеня и путаясь в складках плаща, приблизилась к обоим приятелям. Походка была женская, но неловкая, как будто некто либо не слишком умело имитировал женщину, либо вовсе не являлся женщиной, а просто не умел ходить в длинных одеяниях.
Незнакомец устроился в отдалении от фонтана, тщательно следя за тем, чтобы случайный порыв ветра не оросил случайно его каплями воды.
После этого он откинул с лица капюшон.
Завидев представшее перед ним лицо, Олдвин тихо вскрикнул от изумления и ужаса и тотчас прикусил губу, сообразив, что ведет себя невежливо. Конан, напротив, обрадовался, как будто встретил старого знакомого.
Впрочем, так оно и было на самом деле, ибо явившийся в сад человек — точнее выразиться, существо, — был никто иной, как Эан, хранитель зыбучих песков.
Его огромная голова с пятью глазами венчала щуплое туловище с кривыми ножками и непомерно длинными руками. Одна из рук до сих пор несла на себе отметину от удара, который нанес ей Конан.
Киммериец виновато кивнул на рубец:
— Не болит?
— Иногда, — скрипнул Эан.
Олдвин переводил взгляд с чудовища на своего спутника и обратно.
— Мне показалось, или вы действительно знакомы? — спросил он наконец.
— Представь меня, — попросил Эан.
Конан ухмыльнулся.
— Это — хранитель зыбучих песков, который утверждает, будто его зовут Эан. А это, Эан, — мой спутник и приятель, ученый человек по имени Олдвин. Он очень любознателен и все записывает на свои таблички.
— О, — произнес Эан. — Да, наверное, люди умеют писать. |