|
Я мучительно улыбнулся. Года через два у нее начнет округляться грудь, а она все туда же: «Папка плисол». «Тесет лусей…» Зафиксировав улыбку, я кивнул: – Пришел, солнышко. Весь тут. – Папка плисол, плинес няняку. Ах да! Хлопнув себя по лбу, я отдал ей «няняку» – уже изрядно подтаявший и помятый в кармане «сникерс», который я, разумеется, не сообразил положить в холодильник. Крепко зажав гостинец в кулачке, Настька принялась воевать с оберткой. – Дай я помогу. И слюни вытри. Она замотала головой. Если уж ей попало в руки что-нибудь вкусненькое – отнимешь только с боем. – Ты что, с ума сошел? Понятно. Маша тоже встала. Я смотрел на жену, появившуюся в кухонном дверном проеме, и думал, что она красива даже такой: не подмазанной со сна, непричесанной и сердитой. Все еще красива. Пока еще. Несмотря ни на что. Даже скорбные морщинки вокруг глаз сейчас не были заметны – они становятся четче как раз наоборот, когда Маша улыбается. Иногда она все-таки улыбается. – А что тут такого? – возразил я. – Сдвинулся, да? – Было ясно, что она готова сразу сорваться на крик, и непременно сорвется, стоит только чуточку подтолкнуть. – Гастрита ребенку захотел? Натощак – шоколадом! Совсем ума лишился. Вот теперь не станет есть завтрак – будешь сам ее кормить. Миновало время, когда я стал бы возражать, убеждать и спорить. И очень хорошо, что миновало, потому что всякие никчемные споры «для сохранения лица», всякое выяснение отношений между нами всегда кончались ссорой и недельным молчанием, пока я не научился никогда не выяснять никаких отношений. Вместо этого я картинно набычился, состроил свирепую рожу и взревел не вовремя разбуженным медведем: – Ах, вот так, да?! Я сгреб обеих в охапку, поднял и потащил в гостиную. Настька с удовольствием завизжала. Маша отбивалась молча – у нее перехватило дыхание. – Живота или смерти? – Ох… пусти! – А ну, кому тут устроить «полет в стратосферу»? – Пусти, говорят тебе! Слон! – Ага! – закричал я, сжимая сильнее. – А кто говорил: мелкий, мол? Слон! Будешь теперь каяться? – Ой!.. Буду! Я осторожно уронил на диван обеих: брыкающуюся супругу и радостно визжащую дочь. Маша тут же показала мне кончик язычка: – Слон, но мелкий. Карликовый. Она уже посмеивалась. – У Ганнибала были небольшие слоны, – блеснул эрудицией я. – Североафриканский мелкий подвид. Они теперь все вымерли. – Вот ты такой и есть. Все еще капитан, и на тебе ездят. Опять двадцать пять. Древняя песенка. Я было подумал, не сообщить ли жене в туманной форме о намеках Максютова на блистательные перспективы, но отложил на потом. На худший случай. Пусть это будет главной линией моей обороны, от которой пехота противника откатится в беспорядке, поредев наполовину. А кто когда-либо сомневался в том, что супружеская жизнь – позиционная война? Ну я, например. Это было очень, очень давно, когда курсант Рыльский бегал в самоволки ради чисто платонических (поначалу) встреч и был глуп соответственно возрасту. Но даже тогда, как я теперь понимаю, я выбрал Машу не за красоту – за редкий для красивой девушки отказ считать будущего супруга облагодетельствованным самим фактом обладания ею. |
