Бестужев возразил, что он мол может без опасений делать то, что ему положено, а его задача заключается в том, чтобы открыть молодому двору глаза на его истинные интересы.

Однако Апраксин пользовался каждым удобным случаем, чтобы оттянуть начало операций.

Старый полководец польского конгресса Браницкий, тесть Понятовского, выразил протест против прохождения русских войск через польскую территорию. Этого оказалось достаточно, чтобы едва начавшиеся передвижения русского генерала снова застопорились, и поскольку Фридрих Великий хорошо знал, что Апраксин гораздо сильнее боится великую княжну, чем императрицу, он обратился к честолюбивой и склонной к интригам принцессе Екатерине, чтобы через нее подкупить царского военачальника. Несмотря на большие подарки, которые он получил от своей монархини, Апраксин, живший крайне расточительно, постоянно испытывал недостаток в деньгах и поэтому оказался весьма восприимчивым к прусским талерам, которые и сделали участие русских в большой европейской схватке совершенно иллюзорным. В первый год войны Фридрих, вдохновленный бездействием Апраксина, сумел добиться значительных успехов над своими противниками, и следующей весной Апраксин, похоже, больше интересовавшийся русскими дамами, чем Пруссией, послал своего адъютанта в Петербург не для того, например, чтобы получить дополнительные инструкции, а чтобы тот привез ему дюжину костюмов из его гардероба.

Лишь новому энергичному приказу государыни удалось привести его в движение. В мае тысяча семьсот пятьдесят седьмого года он с восьмидесятитысячной армией направился к прусской границе и только тридцатого июня появился в виду Мемеля.

Этим военные действия со стороны России были наконец открыты. Мемель , с его очень небольшим числом обороняющихся, капитулировал пятого июля.

Гарнизону обычно позволялось беспрепятственно покидать город, однако теперь Апраксин захотел, казалось, нарушить все общепринятые нормы и неписаные традиции точно так же, как до сих пор он проявлял халатность. Он заставил прусских солдат вступать в свои ряды, а те, кто отказался, были наравне с огромным числом прусских ремесленников, горожан и крестьян угнаны в Россию. Приданным ему казачьим, калмыцким и татарским частям, общей численностью в двенадцать тысяч человек, он приказал вдоль и поперек прочесать и опустошить захваченный край, их путь отмечали сожженные города и деревни.

Они массами уродовали беззащитных мирных жителей, отрезали носы и уши, повсюду на деревьях болтались повешенные.

Здесь людям отрубали ноги, вспарывали животы, вырывали сердце, в другом месте их блокировали в населенных пунктах и сжигали. Раскапывались могилы, раскидывались останки, священников и дворян секли нагайками, обнаженными бросали на раскаленные угли и подвергали самым зверским пыткам. Тысячи местных жителей, спасаясь бегством, скопились в Данциге, куда был перевезен также кенигсбергский королевский архив.

Восемнадцатого июня Фридрих Великий проиграл памятное сражение под Коллином. Теперь и шведы тоже ввязались в схватку и вторглись в Померанию.

Тщетно семидесятидвухлетний фельдмаршал Левальд пытался остановить русских и спасти Кенигсберг, дав им бой под Грос-Егерсдорфом. Несмотря на то, что прусские воины сражались с беспримерной отвагой и их кавалерия уже захватила было несколько вражеских батарей, Романцев решил этот день в пользу русских, своевременно вмешавшись в ход битвы с резервными подразделениями. Прусская пехота второго эшелона боевого порядка вследствие какой-то роковой ошибки блокировала с тыла пехоту первого эшелона, приняв ее за вражеские отряды. Это обстоятельство внесло полную неразбериху в ряды прусских войск, и Левальду пришлось отойти в свой лагерь под Волау.

После этого предательский образ действий Апраксина проявился окончательно; вместо того, чтобы с ходу взять Кенигсберг, который уже никто не смог бы спасти от русских, он вернулся обратно в Мемель. На недоуменный запрос венского двора о смысле подобного маневра в оправдание был приведен категорический приказ Елизаветы, однако австрийский посланник в Петербурге не удовлетворился таким объяснением и обратился к графу Разумовскому, который, возмущенный сомнительной позицией Апраксина, пообещал взять расследование этого инцидента в свои руки.