На недоуменный запрос венского двора о смысле подобного маневра в оправдание был приведен категорический приказ Елизаветы, однако австрийский посланник в Петербурге не удовлетворился таким объяснением и обратился к графу Разумовскому, который, возмущенный сомнительной позицией Апраксина, пообещал взять расследование этого инцидента в свои руки.
Сначала он отправился к Бестужеву, но услышав от него лишь пустые отговорки, а не исчерпывающие разъяснения, пошел к самой царице, которая уже несколько недель как хворала и, играя в карты со своими камеристками, приняла его в домашнем халате.
– Я прошу короткой аудиенции у вашего величества, – начал он, – я хотел бы поговорить с вами о вещах исключительной важности.
– Государственные вопросы? – сморщив лоб, спросила Елизавета.
– Разумеется.
– Ах! У меня от них голова раскалывается, я себя так плохо чувствую, Алексей, – ответила императрица.
– Мне искренне жаль, ваше величество, однако я все-таки вынужден настаивать...
Елизавета вздохнула, но не имея ни сил, ни воли противиться твердому желанию своего любимца, отослала камеристок из комнаты и всем видом показала, что готова его выслушать.
– Ты, верно, знаешь, что Апраксин вернулся обратно в Мемель, – заговорил Разумовский.
– Ничего я не знаю, – сказала Елизавета, – я больна и потому запретила Бестужеву говорить со мной о всяких делах.
– Апраксин разбил прусские соединения, – продолжал Разумовский, – но вместо того, чтобы воспользоваться плодами победы и овладеть Кенигсбергом, он начал отступление, как будто сам потерпел поражение.
– Я ничего в этом не понимаю, – пробормотала царица.
– В свое оправдание он приводит полученный от тебя якобы приказ, – сказал Разумовский, – в наличие которого я никак не могу поверить. Должны были бы существовать очень серьезные причины для оправдания того, что ты не только бросила своих союзников, но одновременно поступилась своей честью и ратной славой России, однако таких оснований не видно...
– Не отдавала я никакого приказа, – перебила его царица.
– Значит, Бестужев злоупотребил твоей болезнью и в вопросе исключительной важности действовал самоуправно и безрассудно или, что еще хуже, предательски.
– Да, да, они уже рассчитывают на мою смерть и хотят вкрасться в доверие к наследнику престола и его супруге, которые симпатизируют Пруссии, – воскликнула царица, – но они ошибаются, я проживу еще достаточно долго, чтобы наказать всех этих изменников, как они того заслуживают.
– Я вижу, что ты воспринимаешь случившееся так, как я и ожидал от тебя, – промолвил Разумовский, – я тоже абсолютно убежден, что не только Апраксин, но и Бестужев используют всякую возможность, чтобы только выслужиться перед молодым двором и подкуплены королем Пруссии.
– Эти негодяи, обязанные мне всем, что у них есть, – крикнула Елизавета, вскакивая и принимаясь в ярости расхаживать взад и вперед, – так что же мне теперь делать, посоветуй!
– В первую очередь необходимо поправить вред, нанесенный медлительным и предательским ведением войны Апраксиным, – объяснил Разумовский.
– Каким образом?
– Немедленно пошли ему с курьером приказ снова перейти в наступление, ни в коей мере не щадить прусского короля и энергично продолжить борьбу.
– Да, я так и сделаю, набросай-ка приказ и вели тотчас же оформить его, немедленно дай поручение подготовить курьера. Потом мы обсудим дальнейшие шаги, – сказала Елизавета. |