Каи пробежался взглядом по сановникам. Не все, далеко не все. Хорошо, если половина совета достойных.

— От его имени дружины разгонят бунтовщиков, — между тем, говорил командир. — Нам будет, что выставить против узурпатора. Мечи землевладельцев, Серис! Ты что, не видишь, как они нам нужны?

Парень честно пытался остановить перепалку, он даже поднялся с подушек, но если Каи чего и достиг — так это положил конец представлению. В споре и гомоне даже слуги забыли о самозванце.

— Ты поведешь своих людей в бой? Против всех горожан и купцов? — Каи решил, что ослышался. — Да твое войско — плевок в пустыне!

— Не только своих, здесь дружины всех храмов.

— Ты безумец, Бахри! — выдохнул жрец. — Если утром был просто бунт, ты положишь начало войне. Наместники доберутся до города, и когда узнают…

— Хочешь сказать, ты выходишь из игры? — в глазах командира играли злые огоньки. — Теперь ты умываешь руки?

Каи попятился.

— Твоя постель — это твое дело Бахри, — сказал он. — Но я не настолько сошел с ума, чтобы за нее сражаться.

Неужели он и здесь станет пленником? Нет… Нет. К облегчению жреца, Бахри не осмелился.

— Тогда убирайся! — выплюнул командир. — Давай, беги, пожалуйся Раммаку!

— Пусть твой день будет счастливым, верховный, — Каи коротко кивнул и пошел прочь.

Жрец до того устал, что казалось — всякий предел пройден, хуже просто не бывает. Но каждый новый час доказывал обратное. Набат трезвонил по-прежнему, а усадьба Сатры казалась пустой и заброшенной. Как и вчера.

Мебель тонула в неподвижном море теней. Сквозь щели в ставнях проникали тонкие полосы света, они протянулись по полу и ломались по углам. Тихо. Пусто. В тишине Каи слышал хриплое дыхание города.

— Сатра? — окликнул жрец.

Голос его звучал испуганно.

Она лежала у подножия лестницы, как настигнутое охотником животное. Загорелые руки вывернуты под неестественным углом, пальцы смяли циновку — видно, Сатра ползла прочь, когда ей размозжили голову. Ее волосы, непокорный ливень кудрей — теперь слиплись в кровавую массу.

Это было больно. Больнее сотен топоров палача. Больно вдвойне оттого, что страсть его, ее страсть — были растрачены, распроданы, расплеваны в глупых подарках и спущены в песок. Семь божьих законов стояли меж ними — как пламя семи костров.

Каи долго сидел над телом.

Ему вспомнилась их первая встреча — на канале, что окружает Район Садов. Она стояла против него, в снопах лунного света, прислонясь к переборке барки. Порой тень платанов и акаций скрывала ее, а потом Сатра вновь являлась в лунном свете, как видение. Каи вспоминал, как они гуляли вдоль пристаней, и масляные пятна на воде волновались в лучах закатного солнца.

Он не смог прикоснуться к Сатре. В ней не осталось ничего человеческого. Слишком длинные руки. Сжатые, как клешни, пальцы. Лицо — смятая болью и страхом маска.

Животное, убитое жестоким охотником.

Он поднялся, когда последний свет вытек из неба, оставив затянутую дымом черноту.

Кто это сделал? Верховный? Раммак забрал бы ее к себе, велел оставить пару синяков, но не причинил вреда. Он искал помощи. Или это месть?

Была горечь — краснее крови заката, и была боль — жарче тысячи преисподних. Были бессвязные проклятия.

Когда он покинул усадьбу, Каи думал, что самую душу его — выдернули из тела, подменив оболочкой из сухого крошащегося папируса.

В последние дни время замкнулась в кольцо, и Каи не знал, отчего кружится голова: от усталости, недосыпа — или от блуждания по кругу.