Быстро сбросила передник.

– Как я тебе?

– Мила, как и прежде, но в вечернем платье ты выглядишь слишком серьезно.

– Вечер, платье… – заговорщицки проговорила женщина. – Эти слова всегда требуют продолжения.

Она взяла Глеба за руку и тихо приказала:

– Закрой глаза. Сиверов повиновался.

– Идем.

Ощупью он пробрался по коридору, и, когда они вдвоем оказались в гостиной, Быстрицкая щекотно шепнула ему в самое ухо:

– Открывай.

Сиверов медленно поднял веки, уже понимая, что теперь будет виноват перед Быстрицкой по гроб жизни.

Он увидел стол, накрытый на двоих, на нем – две толстые высокие свечи, источающие аромат расплавленного воска. Пламя от свечей завораживало – ясное и ровное, оно мгновенно приковывало к себе внимание. На краю стола стояло сухое вино в высокой, похожей на колокольню готического собора бутылке. Красиво сервированные тарелки и приборы ждали хозяев. Глеб обратил внимание на пустую вазу для цветов, которых сегодня он так и не принес. Пол комнаты ковром укрывали воздушные шарики.

– Все это должен был сделать я, – тихо произнес Сиверов.

– Это должен был сделать кто-нибудь из нас двоих. И я рада, что первой успела я, теперь ты у меня на крючке.

– Да, твоя жизненная философия сводится к постулату: пусть лучше будут должны мне, чем я.

– Тебе стыдно?

– Конечно.

– Мужчину, которому стыдно, можно заставить сделать все, что угодно.

– Ты кого-нибудь пригласила? – со слабой надеждой поинтересовался Глеб.

– Да.

– Кого?

– Тебя. Только мы вдвоем…

Интонацией Быстрицкая поставила многоточие.

– Мне казалось, что мы вместе не так давно, а ведь прошло целых четыре года.

– Четыре года – это по календарю, – напомнила Ирина, – а если сложить те дни, которые мы в самом деле были вместе, то хорошо, если наберется три месяца. Так что ты прав, Глеб, можно даже сказать, мы почти незнакомы. И сегодня я хочу приплюсовать к прежним дням еще один – счастливый.

Быстрицкая смотрела на Глеба задумчиво и с укором, и он понимал: уж лучше было сегодня вообще не прийти, чем сказать одну-единственную фразу, которую не произнести он не мог. “Нет, потом, – подумал Сиверов, – у меня язык не повернется сказать это сейчас”.

– Мы не станем спешить, – сказала женщина, – у нас впереди только утро.

Глеб буркнул что-то невразумительное и тут же, чтобы Быстрицкая не стала допытываться, обнял ее. Обнимая, мельком взглянул на часы. У него был максимум час времени, большего он позволить себе не мог. Стараясь изображать полную беззаботность, Глеб предложил;

– Чем-нибудь помочь?

– Я все сделала сама, садись. Вот только бокалы принесу.

Оставшись один, Глеб чертыхнулся. На кухне прозрачно зазвенели бокалы. Быстрицкая принесла их на маленьком подносике. Свет свечей дробился в них, вспыхивал радужными огоньками. Такие же огоньки пробегали по вечернему платью женщины.

– Мне кажется, ты мыслями далеко отсюда.

– И да и нет, – усмехнулся Глеб. – Я вспоминаю то, как мы встретились с тобой.

– У нас не вечер воспоминаний, а вечер настоящего. Вспоминать нужно, когда мы далеко друг от друга.

– Я чувствую твое присутствие даже с закрытыми глазами, – пробормотал Сиверов и принялся откупоривать бутылку.

Бокалы, наполненные вином, заискрились с новой силой.

– Говорить не будем, – предложила Быстрицкая, – в словах всегда присутствует ложь.