И не выхожу из машины, а они смотрят на меня и не поймут, что же мне надо. «О кэй! — сказал тот, что за рулем, — он, видимо, у них старший. — Вы просили «Палац»,— вот он, перед вами». — «Зачем мне «Палац»?» — делаю наивные глаза. А парни переглянулись: вот, мол, малахольная. «Вы же нас просили». — «Нет, не просила, — говорю, как ни в чем не бывало. — Я плохо владею английским, хотела посмотреть на «Палац». Ну вот, посмотрела. И еще хочу в порт проехать, по набережной. Если можно». — «Да-да, конечно. Мы с удовольствием».
И повезли меня по городу. Ну, город как город. Гавань небольшая. Может, оттого и порт невелик, но причалы хорошо устроены, много техники — краны всякие, машины бегают, электрокары. И тут же недалеко Морской клуб и в нем ресторан. А дальше, на площади памятник Овидию. И от него в разные стороны разбегаются улицы. А домики небольшие, аккуратные, у многих крыши плоские и на них солярии, площадки, значит, для загорания. Полотняные грибы на них и зонты оборудованы. Посмотрела город и говорю: «А теперь домой везите». Улыбнулись парни, привезли. И я поняла: охрана и за нас в ответе.
— Да, да, похоже.
На берегу их встретил Данилыч. Анне сказал:
— Вам звонил молодой человек с Дона, из вашей станицы. Вот тут его координаты.
Подал листок со словами: «Звонил Олег, остановился в Констанце, телефон 12–14».
Полежали с полчаса на солнце, обсохли, прокалились и пошли в «Шалаш». Тут на площадке лифта их ждал Силай Михайлович.
— Что с вами? — взяла его за руку Нина.
— Ничего, ничего. Сегодня жмет сердце, видно, к непогоде, но не волнуйся, пройдет. Мы сейчас пойдем обедать.
И к Анне:
— Я просил пригласить вашего земляка, ему звонил Флавий, послали машину. Вы не возражаете?.. Я распорядился по своей воле. Он ведь с Дона, почти и мой земляк. Ну ладно, теперь двенадцать, а к часу прошу в столовую, в большую столовую.
И снова осекся. Страдание исказило черты его лица, и он, старчески сгорбившись, двинулся по коридору в кабинет. Нина взяла его за локоть, пошла рядом.
— Я знаю, какая погода жмет ваше сердце, — корила по-матерински. — Вы утром говорили с этим разбойником Малышом. Опасный он тип, будто с камнем за пазухой ходит. Я его в Питере боялась, — где он появится, туда и беда бежит.
— Ах, Нина, не могу с тобой лукавить: одна ты у меня близкая, добрая. Не видел я их пять дней, и сердце не болело. Обрадовался я, свет жизни увидал. Но вот поговорил и — засосало. Так и кажется — инфаркт или инсульт хватит.
— Говорила я вам: удалить от себя все внешние раздражители, выкинуть из головы, из сердца, открыть душу для новых мыслей, — полюбить, наконец. Ну что для вас, женщин мало? Вы пальцем поманите — любая красавица побежит. И не мои это мысли и советы, — все у питерского ученого вычитала. Он алкашей запойных, и тех на ноги ставил. Я и сама трех алкоголиков из пьяной ямы вытащила. А сейчас книги накупила и, как наберусь ума, тоже стану помогать людям.
— У тебе здесь они, книги?
— Нет, я их родителям отослала. Скоро туда поеду, там читать буду.
Силай встревожился, неуютно ему стало, нехорошо. Не хотел бы он отпускать от себя Нину. Многим он нужен был в этой жизни, а к его сердцу никто не прикипел. Вот только невестка, Нина.
Приступ откровения напал на него, — надо было опростать сердце от тяжких неизбывных дум.
— Я теперь не принимаю людей, — сказал Данилычу, — никого не хочу видеть, пусть ждут. |