И в старости оставались они ожесточенно самодостаточны — замкнутая эмоциональная петля; очевидно, им довольно было общества друг дружки, газеты «Нью-Йорк таймс» да всех тех книг, которые не удалось прочесть, потому что вечно проверяли тетрадки. Их там навещало довольно много бывших учеников, и с ними Тедди порой сталкивался. Родители всегда здоровались с Тедди тепло, хотя и не теплее, чем с другими своими гостями. Даже если знали, что он приедет, когда он появлялся, они с виду словно удивлялись, будто не сразу могли сообразить, кто это. В каком году учился у них в классе? Что писал в своем выпускном сочинении?
— Должен сказать, меня он разочаровал, — задумчиво произнес Линкольн, вернувшись к собственному отцу.
— С чего это? — поинтересовался Тедди, искренне желая знать. Как можно разочароваться в человеке, проявлявшем так мало достойных восхищения черт? Разве доброе судно «Разочарование» не уплыло давным-давно? У него-то уж точно.
— Не знаю. Наверное, после маминой смерти я рассчитывал, что он как-то потеряется. Знаешь же, как иногда бывает у давно женатых пар? Кто-то умирает, а второй медленно угасает. Перестает интересоваться окружающим миром. Вот и я как бы рассчитывал, что с Вавой такое произойдет. Может, и не самой нежной парочкой они были, но спали в одной постели сорок пять лет. Я считал, что у них в браке не все выступало на поверхность. Но нет — он вернулся домой с похорон и нанял себе экономку. Как будто мама для него ничего больше не значила. Чтоб его кто-то кормил, убирал за ним.
— Все браки таинственны, — предположил Тедди, хотя вообще-то больше думал о Линкольне и Аните, чем о Ваве и матери Линкольна. Они, конечно, не то чтоб друг другу не подходили, но Анита всегда казалась Тедди интереснее Линкольна. Не столько была умнее — хотя, вероятно, была. Скорее, она всегда казалась более открытой тому, что предлагает жизнь. В ней чувствовалось больше простора для роста, личного становления. Линкольн же был неизменнее. Еще в Минерве в нем уже виднелся очерк того мужчины, каким станет: скорлупа отвердевала. Как, в общем, и у его отца. Хотя Тедди и полагал, что судить об этом не ему.
— Как бы то ни было, — продолжал Линкольн, — Анита целиком и полностью уверена, что он встречается с какой-то женщиной.
— Серьезно? А ему сколько?
Линкольн почесал подбородок.
— Девяносто? Девяносто один? Может, просто устал платить экономке, но кто ж его знает.
— Думаешь, дело в сексе?
— Не. Если бы в нем, он бы хвастался.
— Но к тебе же кое-какая недвижимость перейдет, когда он умрет, правда? — Не то чтоб Тедди это касалось.
Линкольн хмыкнул.
— В смысле — если он умрет. Ну, есть данбарское разноуровневое ранчо, его не ремонтировали с тех пор, как построили в пятидесятых. Но сколько оно там принесет.
— И дом в Чилмарке.
— Этот уже мой, — ответил Линкольн. Тедди причудилось или же это признание и впрямь прозвучало с неохотой? — Он был мамин.
— Правда? — Хотя да, подумав немного, Тедди вспомнил, что действительно что-то подобное раньше слышал.
— А у тебя как? — спросил Линкольн. — Какое-нибудь наследство светит?
Тедди покачал головой.
— В детали меня не посвящали, но когда мои предки продавали свое жилье, я практически уверен, что всю выручку плюс социальное страхование и все пенсионные счета они передали Бёрнт-Хиллз — тому кошмару, где они сейчас живут.
Линкольн кивнул.
— У Аниты с предками тоже так было.
— Хорошо то, что мне вообще-то ничего не нужно. За годы я кой-чего накопил, а больше никого у меня и нет. |