Слеза скатывается по маминому лицу.

Я подхожу к ней и присаживаюсь рядом на стул.

— Прости меня.

— Да, — хрипло говорит она и поднимается со стула.

Я поднимаю на нее глаза. Я так и не поняла, почему моя родная мать испытывает такое отвращение ко мне. Она подходит к дивану, на котором я раньше сидела, и опускается на него. Тогда я пересаживаюсь на стул, который она только что освободила. Она же сама хотела, чтобы я осталась. Просила, но я ей оказываюсь опять не нужна.

— Хочешь бокал вина? — спрашивает она.

— Да. — Я иду на кухню и наливаю нам два бокала вина. Мы пьем в полной тишине. Потом мама наливает нам еще. Я не привыкла много пить, поэтому через какое-то время чувствую себя захмелевшей. Чувствовать себя немного пьяной с матерью — для меня странный опыт. Слишком много я не знаю о ней и не понимаю.

— Ты знала, что нэн каждый вечер заставляла меня выпивать стакан молока, хотя знала, что я его ненавижу, но она говорила, что тебе оно нравилось?

Мама морщится от моих слов.

— Я ненавижу молоко. И всегда ненавидела свой дом.

Я в шоке смотрю на нее. У меня голова идет кругом от ее слов.

— Что?

Она поднимает свой бокал.

— За твою бабушку, которая обладала странным чувством юмора.

Я поднимаюсь на ноги, комната начинает кружится.

— Мне лучше лечь в постель, мама.

— Да, иди поспи, — говорит она, наливая себе очередной бокал вина.

Похороны бабушки проходят на следующий день в местной церкви. Я не предполагала, что у нэн есть такое количество друзей. Все они заполняют церковь такие же седовласые в длинных черных пальто, на лицах скорбь.

Мама постоянно плачет. Мне больно смотреть, как она с трудом слушает надгробную речь. Церемония небольшая и не пафосная. Дедушка сидит с противоположной стороны у купели, я же специально присаживаюсь поближе к выходу. Я всегда так делала. Меня всегда согревала мысль, что выход для спасения где-то рядом, это всегда мне помогало в трудные моменты.

Торн сидит рядом со мной, время от времени он посматривает на меня или держит за руку. Я очень рада, что он рядом. Церемония напоминает мне сюрреализм, хотя бабушка вырастила меня и отправила в школу, когда моя мать сидела в тюрьме.

Сказать, что я ничего не чувствую, будет оскорблением ее памяти, но мне трудно описать свои эмоции. Я слышу слова матери, словно в каком-то сне. Я не могу представить маму маленькой девочкой, какой была сама. И у меня постоянно крутятся ее слова о молоке. Мне кажется, это полной бессмыслицей.

Наконец, моя мать завершает свою речь.

Все поднимаются и начинают петь «Велика верность твоя», но мы с Торном продолжаем сидеть на скамейке. Я никогда не была поклонницей церкви. Слишком много всего произошло в моей жизни, чтобы я почувствовала, что церковь мне помогла каким-то образом.

Сейчас слово берет дедушка. Его голос звучит сильно, уверенно. Я даже не смотрю в его сторону и почти не слышу его слов. Я молча слушаю последующие песнопения и молитвы. Мне нечего сказать о нэн, нечего сказать о ее жизни, даже после ее смерти я не могу найти подходящие слова.

После последней молитвы церемония завершается.

Все выходят из церкви, некоторые молча, другие тихо обмениваются воспоминаниями о бабушке.

Для меня вся служба кажется, как в тумане. Как будто я до сих не протрезвела от двух бокалов вина, которые выпила с мамой вчера вечером.

Ко мне подходят старушки, которых я помню смутно с детства, чтобы обнять и выразить свои соболезнования. Я совсем не хочу находится в центре внимания всей этой процессии, единственное, чего больше всего хочу, это отправится домой и заснуть, но я стараюсь держаться.

— У нее была такая замечательная душа.

— Нам будет так ее не хватать в церкви.