– Справедливость важнее порядка,– сказал Макиэн.

Спутник его молчал. Лишь когда они летели над Сэнт-Джеймс-парком, он промолвил:

– Их надо научить послушанию. И я не уверен,– он вгляделся в тьму,– я не уверен, что ты прав. Порядок в обществе гораздо важнее, чем справедливость к человеку.

Эван, глядевший вниз, обернулся к нему.

– Порядок в обществе…– отрывисто повторил он,– важнее… чем справедливость к человеку?

Потом он помолчал и спросил:

– Кто ты такой?

– Я ангел,– отвечал, не глядя на него, одетый в белые одежды.

– Ты не католик,– сказал Макиэн.

Одетый в белое не ответил, но сказал так:

– Наше воинство стоит на том, что младшие боятся старших.

– Говори еще! – вскричал Макиэн.– Говори!

– Кроме того,– продолжал его собеседник,– нам, избранным, пристали гордость и суровость.

– Говори! – восклицал Эван, и глаза его горели.

– Грех оскорбляет Господа,– продолжал неизвестный,– но и безобразие Его оскорбляет. Те, кто прекрасен и велик, обязаны проявлять нетерпимость к тем, кто убог, жалок и…

– Дурак! – крикнул Макиэн, вставая во весь рост.– Неужели ты не мог сказать иначе? Я знаю, что бывают плохие рыцари; я знаю, что хорошие рыцари – лишь слабые люди. Я знаю, что у Церкви есть дурные слуги и злые князья. Я всегда это знал. Ты мог бы сказать: «Да, зря он это сделал!» – и я бы все забыл. Но я увидел твое лицо и понял: что-то нечисто с тобой и с твоим законом; Что-то… нет, все. Ты не ангел. Ты – не от Церкви. И король, который вернулся, не вправе править людьми.

– Жаль, что ты это говоришь,– промолвил его собеседник спокойно и жестко,– ибо ты скоро предстанешь перед королем.

– Нет,– отвечал Макиэн.– Я спрыгну вниз.

– Ты жаждешь смерти? – спросил неизвестный.

– Нет,– отвечал Эван.– Я жажду чуда.

– Кого же ты молишь о нем? – спросил тот, кто правил ладьей.– К кому ты взываешь, предавший монарха, отринувший крест, оскорбивший ангела?

– Я взываю к Богу,– отвечал Эван. Существо у руля медленно обернулось, посмотрело на него сверкающими, как солнце, глазами и слишком поздно поднесло ладонь ко рту, чтобы скрыть страшную усмешку.

– Откуда ты знаешь,– спросило оно,– что я не Бог?

Макиэн закричал.

– Теперь я понял,– промолвил он,– ты не Бог. Ты не Божий ангел. Но ты был им когда-то.

Созданье в белом отняло ладонь от искривленных в усмешке губ, и тогда Макиэн спрыгнул вниз.

СОН ТЕРНБУЛЛА

Быть может, небо и земля действовали на его душу сильнее, чем он предполагал; а погода в тот вечер сердилась не меньше его. Вихри и полосы рыжих, как он, облаков неслись куда-то клочьями мятежного знамени. Неумолимый ветер кружил над садом алые цветы и медные листья, вторившие меди и багрянцу облаков. Глядя на такую смуту, мятежник, и гневался, и радовался. Деревья ломались и гнулись, рвались облака, и клочки их неслись дальше. Один из этих клочков летел быстрее других и сверкал сильнее, но почему-то не менял формы.

Глядя на небо, Тернбулл пережил тот странный миг, когда невероятное становится несомненным. Медное облачко неслось к земле огромным листом осеннего бука. И в этот миг оказалось, во-первых, что это не облачко, а во-вторых, что оно не медное, а только отражает медь сверкающих облаков. Когда странный предмет подлетел поближе, стало ясно, что это – небольшой самолет.