– Разрешите мне сказать,– не сразу выговорил Тернбулл,– что это мне не нравится.

– Разреши и мне,– усмехнулся незнакомец,– сказать, что мне не нравится мистер Эван Макиэн.

Тонкий душою скептик почему-то не обиделся, даже не ответил – он мучительно думал о чем-то, пока не произнес:

– Нет. Мне кажется, не друг мой заразил меня такими взглядами. Мне кажется, я и раньше сказал бы то же самое. У этих людей есть свои права.

– Права! – неописуемым голосом повторил незнакомец.– Ах, права! А может быть, и души?

– У них есть жизнь,– серьезно отвечал Тернбулл,– с меня и этого хватит. Мне казалось, вы признаете жизнь священной.

– Еще бы! – в каком-то восторге воскликнул его собеседник.– Жизнь священна, отдельные жизни – ни в коей мере! Мы именно улучшаем жизнь, уничтожая слабых. Можешь ли ты, свободомыслящий, отыскать здесь ошибку?

– Да,– отвечал Тернбулл.

– Ах, какая непоследовательность! – усмехнулся пришелец.– Ты же одобрял тираноубийство. Что ж это – отнимать жизнь у того, кто умеет ею пользоваться, и жалеть всякую страждущую шваль?

Тернбулл неспешно поднялся; он был очень бледен. Незнакомец тем временем кричал:

– Да на этом самом месте поставят золотые статуи здоровых и счастливых людей! Ты подумай, прежде тут рисовал на мостовой пьяный художник, которому жизнь не в радость, а мы…

Не опускаясь на сиденье, Тернбулл проговорил:

– Нельзя ли нам спуститься на землю? Я хочу выйти.

– То есть как это выйти? – крикнул незнакомец.– Ты будешь вождем, ты у меня,..

– Спасибо,– так же медленно, словно мучаясь, отвечал Тернбулл.– Мне нечего делать у вас.

– Куда ж тебя тянет, в монастырь? – ухмыльнулся незнакомец.– К Макиэну и его умильным мадоннам?

– Меня тянет в сумасшедший дом,– четко отвечал редактор.– Туда, откуда вы меня взяли.

– Зачем? – спросил незнакомец.

– Соскучился по приличным людям.

Незнакомец долго и насмешливо глядел на него (одна издевка отражала другую в его взоре, словно там была целая система поставленных друг против друга зеркал), потом спросил прямо:

– Ты думаешь, что я – дьявол?

– Да,– ответил Тернбулл.– Я думаю, что дьявола нет. Нет и вас, вы мне снитесь. И вы, и ваш самолет, и ваш мятеж – только страшный сон. Я верю в это и умру за свою веру, как святая Екатерина, ибо спрыгну и проснусь живым.

И он нырнул в небо, как ныряют в море. Звезды и планеты взметнулись перевернутым фейерверком, но сердце его наполнилось радостью. Он не знал, чему радуется; он почти не помнил слов Эвана о разнице между Христом и сатаной, когда сам, по собственной воле, падал вниз.

Очнувшись, он понял, что, опершись на локоть, лежит на больничном газоне, и пурпур заката еще не угас над ним.

ИДИОТ

Словно то был сигнал, из дома немедленно выскочил доктор и побежал прямо к ним.

– Вот вы где! – кричал он.– Заходите, вы мне нужны!

Они вошли в его сверкающий кабинет. Опустившись во вращающееся кресло, он обернулся к ним и впервые посмотрел на них без улыбки.

– Буду говорить прямо,– начал он.– Как вы прекрасно знаете, мы делаем для каждого, что можем. Сам главный врач решил, что ваши заболевания требуют особых методов и… э– э… более простых условий.