Они долго плыли под нависающими над водой деревьями, но наконец слуги увидели какой-то знакомый ориентир. Левое весло снова опустилось в воду, и челн замедлил бег, разворачиваясь к середине реки. Выше по течению еле брезжили вдали тусклые огоньки Ортельги, а справа от них, далеко и высоко в темноте, появился еще один огонек: мерцающая красная точка, то пропадающая, то вновь вспыхивающая. Слуги налегли на весла изо всех сил, направляя челн поперек реки: поодаль от берега течение заметно усилилось и лодку сносило. Кельдерек чувствовал, как нарастает тревога в спутниках позади, теперь гребущих быстро и вразнобой. Челн врезался носом в невидимое бревно, проплывающее во мраке, и Бель-ка-Тразет отрывисто рыкнул при встряске, как человек, раздраженный до крайности.

— Мой повелитель… — начал Анкрей.

— Помолчи! — отрезал Бель-ка-Тразет.

Словно дети в темной комнате, словно путники, проходящие ночью через кладбище, четверо мужчин в челне населяли темноту страхами, порожденными собственным воображением. Они приближались к острову Квизо, владениям тугинды и возглавляемого ею культа, — месту, где мужчины теряли свои имена (по слухам, во всяком случае), оружие не действовало и любая физическая мощь иссякала в противостоянии непостижимой потусторонней силе. Всеми овладело чувство одиночества и беззащитности, усиливавшееся с каждой минутой. Кельдереку представлялось, будто он лежит на черной воде, беспомощный, как прозрачная мошка гилон, эфемерные мириады которых каждую весну роятся над рекой; инертный, как поваленное дерево в лесу, как бревно на лесном складе. А вокруг них в темноте толпились незримые зловещие дровосеки, безжалостные разрушители, вооруженные топором и огнем. И вот уже бревно горело, рассыпаясь искрами и хлопьями золы, уплывая прочь из знакомого мира, где есть день и ночь, голод, труд и отдых. Красный огонь становился все ближе, поднимался все выше, и Кельдерек повалился вперед, с размаху ударившись лбом о нос челна.

Боли он не почувствовал, но словно бы оглох и больше не слышал плеска воды. Лишенный ощущений, воли и личности, он понял, что перестал существовать как целое, распался на части. Он стал никем, но все же сохранял сознание. Будто подчиняясь чьему-то приказу, Кельдерек закрыл глаза. В следующий миг слуги прекратили грести и опустили голову на грудь, а челн медленно повлекло течением к невидимому острову.

В распавшемся сознании Кельдерека понемногу стало оживать все, что он знал и слышал о тугинде, начиная с самого детства. Дважды в год она приплывала на Ортельгу. Ранним утром сквозь речной туман доносились удары далекого гонга, и жители острова собирались и безмолвно ждали на берегу. Мужчины простирались ниц и оставались недвижимы, пока тугинду со свитой встречали и отводили к новой хижине, построенной к ее прибытию. Исполнялись ритуальные танцы, проводилась церемония цветов, но на самом деле тугинда посещала Ортельгу только с двумя целями: во-первых, провести совещание с баронами; во-вторых, поговорить о тайнах женской природы на секретном собрании ортельгийских женщин и выбрать из них двух-трех для пожизненного служения на острове Квизо. Темным вечером, когда тугинда отбывала при свете факелов, хижину сжигали дотла и пепел развеивали над рекой.

Лицо она всегда скрывала под головной накидкой, но на совещание с баронами являлась в медвежьей маске. Никто не знал, как она выглядит и кем была раньше. Девушки, которых она забирала на свой остров, никогда не возвращались. По слухам, там они получали новые имена, — во всяком случае, старые никогда больше не произносились на Ортельге. Умерла ли тугинда, отреклась ли от власти, кто ей наследовал, как выбрали преемницу, да и вообще, не разные ли каждый раз женщины посещают Ортельгу — этого никто не ведал.