Сидя там в темноте, он вновь исполнился самых дурных предчувствий, когда подумал сперва о верховном бароне, потом о Мелатисе. Они оба боялись, вне всякого сомнения; боялись умереть, понятное дело, но также — и здесь они от него отличались — боялись потерять то, что каждый из них успел приобрести в жизни. Именно поэтому оба они втайне от тугинды и всех прочих надеялись, что охотник ошибается и поиски ничем не увенчаются: ведь оба полагали, что ничего не выгадают в случае, если он окажется прав.

Кельдереку подумалось, что верховный барон просто не в состоянии понять вещи, для него самого совершенно очевидные, и от этой мысли у него тревожно сжалось сердце и чувство одиночества усилилось. На память пришел старый скаредный купец, пару лет назад живший по соседству. Всю жизнь ожесточенно торгуясь из-за каждой мелочи, человек этот сумел сколотить приличное состояние. И вот однажды ночью кичливый молодой наемник, бурно праздновавший свое возвращение на Ортельгу из похода под знаменами Беклы и возжелавший продолжить кутеж до утра, предложил купцу три огромных изумруда в обмен на кувшин вина. Старик, заподозрив мошенничество, отказался от сделки и впоследствии громко похвалялся своей смекалкой и проницательностью: мол, он таких пройдох насквозь видит.

Бель-ка-Тразет, подумал Кельдерек, потратил долгие годы на то, чтобы превратить Ортельгу в неприступную крепость, и теперь рассчитывает пожать плоды своих трудов — спокойно состариться в безопасности, обеспеченной частоколами, ямами-западнями, природным крепостным рвом в виде реки и шендронами, несущими дозор на берегу. В его мире нет места необычному и неведомому. Из всех ортельгийцев он последний, у кого может затрепетать и воспылать восторгом сердце при известии о том, что возвратился Шардик по прозванию Сила Божья. Что же до Мелатисы, она и так вполне довольна своей участью жрицы и своим чародейным искусством. Может статься, она надеется сама стать тугиндой однажды. Сейчас она подчиняется тугинде потому лишь, что иначе нельзя. Но в душе не разделяет ни ее страстной надежды, ни глубокого чувства ответственности. Пожалуй, нет ничего удивительного, что она боится. Смышленая молодая женщина, достигшая влиятельного положения и заслужившая высокое доверие. Когда ты столького добился, умирать особенно страшно. Кельдерек вспомнил, как прошлой ночью, на освещенной огнями террасе, Мелатиса показала свою сверхъестественную силу, мгновенно распознав, кто из прибывших ортельгийцев хранит в сердце неизреченную тайну. Вспомнил — и ощутил прилив горького разочарования: ведь невероятную весть, им принесенную, Мелатиса предпочла бы не знать вовсе.

«Они оба люди высокого звания, — думал Кельдерек, медленно шагая через квиановую рощу и прислушиваясь к неумолчному кваканью лягушек у воды. — Но все же я, безродный охотник, ясно вижу, как они цепляются — пытаются цепляться — за то, что боятся потерять теперь. А у меня таких мыслей нет, поскольку мне терять нечего. К тому же я видел владыку Шардика, а они — нет. Но даже если нам удастся найти его и остаться в живых, они все равно наверняка станут убеждать всех, что он никакой не Шардик».

Резкий крик какого-то животного, донесшийся из леса, заставил охотника вспомнить о своих обязанностях, и он повернул обратно, пересек прогалину и осторожно прошел между спящими девушками.

Тугинда стояла у костра. Она знаком подозвала Кельдерека и улыбнулась такой же искренней, проницательной улыбкой, какой улыбалась при первой их встрече у Теретского камня, когда он еще не знал, кто она на самом деле.

— Твоя стража давно закончилась, Кельдерек, разве нет?

— Мне все равно не спится, сайет, — так почему бы не посторожить?

— Плечо ноет?

— Нет… сердце, сайет. — Он улыбнулся. — Мне немного не по себе. Оно и понятно.

— Хорошо, что ты не спишь, Кельдерек Играй-с-Детьми.