Другой точки зрения, подробно обосновав ее, придерживался хорошо осведомленный советский публицист 1930-х годов, писавший под псевдонимом «Н. Корнев»:

«Популярность Морраса происходит оттого, что именно он каждодневно на столбцах L'АF дает “королевским молодчикам” символы монархической веры применительно к требованиям сегодняшнего политического дня. Леон Доде критикует или, вернее, смешивает с грязью республику, он наводит критику на республиканские учреждения, обычаи и представителей республиканского строя. Моррас этим отрицательным образам Доде противопоставляет положительные монархические образы.

Бо́льшая популярность положительных высказываний Морраса перед критикующими заявлениями Доде между прочим показывает, что в контрреволюционном движении, опирающемся или стремящемся опереться на широкие мелкобуржуазные круги, еще бо́льшую роль, чем критика существующего строя, играет изображение в ярких красках тех, заранее благословенных времен, когда по восшествии на престол “законного короля” все французы будут иметь в своем супе историческую курицу. Моррас не только критикует, он излагает монархическое учение и его практические последствия. Он в то же время создает, хотя бы на столбцах L'АF, видимость близости монархического переворота, создает иллюзию боевой готовности или хотя бы необходимости ее.

Талантливый литератор Моррас обо всех монархических идеалах говорит и пишет на очень своеобразном, литературно-вычурном, эстетствующем и заковыристом языке, но именно этот стиль дает любому “королевскому молодчику” возможность по-своему, удалив литературные орнаменты Морраса, излагать монархические символы веры и создавать себе самому иллюзию, что он не просто повторяет вычитанные сегодня в L'АF слова Морраса, а дает плод своих критических раздумий и размышлений, к которым писания Морраса послужили лишь поводом или толчком.

Помимо того Моррас создал для “королевских молодчиков” своеобразный блатной язык монархистов. Этот язык звучит только в кругах “королевских молодчиков”, только им понятен и интимен. То обстоятельство, что Моррас является его создателем, образует между Моррасом и его сторонниками некоторую интимную связь, превращающуюся понемногу в обожествление» (КПП, 362–363).

Ксавье Валла попытался подсчитать, «сколько бумаги измарал Моррас на протяжении жизни. Тринадцать тысяч статей в ежедневной L'АF, три тысячи в “Gazette de France”, восемьсот в “Soleil”, шестьсот в “Observateur français”. Прибавив написанное для “Cocarde”, “Энциклопедического обозрения” Ларусса и серого журнала, предшествовавшего газете («Revue d'Action française». – В. М.), получаем двадцать тысяч статей или примерно 800 томов по 250 страниц (французский стандарт в 16-ю долю листа. – В. М.). Плюс полсотни книг (на деле более ста. – В. М.), которые он опубликовал с 1891 по 1952 годы» (GSC, 124).

Считается, что литературное наследие Морраса на три четверти состоит из журналистики. «Как оценить влияние выдающегося журналиста?» – задал вопрос биограф Бенвиля, который отличался большей плодовитостью, ибо писал для нескольких газет сразу. И сам ответил: «Статья на злободневную тему читается утром и сразу вызывает отклики.