Любовь к Мадлен ещё усилила желание Люсьена освободиться от пут, которыми его связывали понятия и предрассудки, царившие в семье Капоралей.

Он видел, как горячо радовалась Мадлен каждый раз, когда он возмущался царящим неравенством и твердил, что будет бороться против угнетателей.

Люсьен готовился стать адвокатом, когда началась война с Пруссией и отечество оказалось под угрозой чужеземного нашествия. Одним из первых он отозвался на призыв империи и пошёл добровольцем в армию. В то время во Франции ещё не было всеобщей воинской повинности, и каждый имел право нанять вместо себя кого-нибудь из числа не обязанных служить в армии. Богатый Капораль пожелал оградить сына от опасностей войны и нашёл Люсьену такого «заместителя». Но молодой человек отверг предложение отца.

Мадлен Рок не только не удерживала жениха, но, напротив, поощряла его желание стать под ружьё для защиты родины. Когда Люсьен ушёл на войну, она терпеливо переносила разлуку и своими письмами поддерживала в нём мужество и бесстрашие.

Плен прервал их переписку, и Капораль оказался оторванным от Парижа, без моральной поддержки Мадлен, к которой привык прибегать в минуты сомнений и душевных тревог.

О мартовских событиях Капораль получил совершенно искажённое представление от тайных агентов Тьера, которые возбуждали у пленных французских офицеров и солдат враждебное отношение к Коммуне. По сговору Тьера с прусским командованием, эти офицеры должны были вместе со своими войсковыми частями выступить против рабочего Парижа.

Среди пленных офицеров Альбер Колар был одним из немногих, с кем теснее сошёлся Люсьен. Колар казался замкнутым, малообщительным, но с более близкими людьми он делился своим беспокойством за судьбы Франции и не скрывал тревоги по поводу раскола между Парижем и Версалем, обвиняя восставших парижан в отсутствии патриотизма.

— Когда иноземные войска топчут нашу землю, у нас не может быть иной цели, как разбить врага, — сказал он однажды Люсьену.

— Это верно, — подтвердил Люсьен. — Однако четвёртого сентября парижский народ вышел на улицы именно потому, что правительство придерживалось иных взглядов.

— Ну, и что же из этого следует?

— Из этого следует, — продолжал Люсьен, — что, по-видимому, не всегда мир между гражданами способствует достоинству и благополучию отечества.

— Да, так было до четвёртого сентября. Но правительство национальной обороны поклялось изгнать неприятеля из Франции, — сказал Колар.

— В чём оно клялось, не знаю. Не многое доходит к нам сюда, в плен. Ясно одно: Версаль и Берлин не воюют, а сотрудничают…

— Да, сидя тут, нам, конечно, трудно разобраться… Ваша невеста не подаёт никаких вестей? — перевёл вдруг Колар разговор на другую тему.

— Ничего о ней не знаю, — сокрушённо ответил Люсьен.

— Судя по тому, что вы о ней рассказывали, она, вероятно, с инсургентами. Их фантастическая затея соответствует её пылкому характеру. Жаль, конечно, что в такой опасный для неё период вас нет рядом с ней.

— Много бы я отдал, чтобы быть там, возле неё!

— А я, признаюсь, предпочитаю оставаться здесь, — холодно отозвался Колар. — Лучше, чтобы тебя схватили немцы, чем взяли в плен свои.

— Ну, это, знаете ли, дело вкуса, — не без иронии ответил Люсьен.

В тот день разговор дальше не пошёл, но вскоре Колар к нему вернулся:

— Я очень вам сочувствую: вы так тоскуете по своей возлюбленной, так рвётесь к ней! Неожиданный случай даёт мне возможность вам помочь.