Пленников мучила жажда, но не было ни капли воды.

Утром в пятницу, 26 мая, появился Анрио. На этот раз он был в форме капитана версальской армии.

Его появление узники встретили мрачными возгласами:

— Опять пришёл наш мучитель!

— Что ещё понадобилось этому тирану?

— Не за мной ли?

Эти возгласы болезненно отзывались в сердце Кри-Кри. Затаив дыхание он прижался к стене, готовясь к самому худшему.

Анрио что-то приказал солдату. Тот поспешно подкатил две бочки и поставил их стоймя, так, что одна заменила стол, а другая — стул.

Анрио уселся и обвёл глазами пленных. Его колючий взгляд задержался на человеке, неподвижно лежавшем у стены, около самого входа. Лицо его было прикрыто кепи, руки положены под голову. Казалось, он безмятежно спит. Анрио резко поднялся и ударил его ногой в бок. Человек быстро высвободил руки из-под головы и вскочил на ноги.

— Что вам надо? — спросил он с вызовом, а его пальцы угрожающе сжались в кулаки.

Анрио вытащил револьвер из кобуры и крикнул:

— Ты кто такой?

— Левек, рабочий, каменщик, командир батальона, что защищал баррикаду на площади Бланш.

— А-а, теперь каменщики захотели командовать! — придя в неистовство, закричал Анрио и разрядил револьвер в голову коммунара.

— Да здравствует Коммуна! — воскликнул Левек, падая.

— Да здравствует Коммуна! — раздалось эхом со всех сторон.

Анрио сразу почувствовал угрожающее возбуждение пленников и поспешил уйти.

На смену ему появилось четверо солдат с ружьями на изготовку. С ненавистью и гневом глядели на них заключённые.

Но вот снова вошёл Анрио. На этот раз в одной руке у него был зажат револьвер, другая держала листок белой бумаги.

Каждый из находившихся здесь знал, что в этом листке обречённых есть или будет и его имя.

Окинув пленных злым взглядом, Анрио пробежал глазами список и нарочито медленно произнёс:

— Терри!

Последовала пауза, длинная, томительная.

— Леонтина Бажу, чулочница… Кордье, гравёр…

Назвав эти три фамилии, Анрио поспешил, скрыться.

Первым нарушил молчание Терри:

— Кто останется жив, пусть помнит моё завещание, — он потряс в воздухе кулаком: — уничтожайте врагов! Не знайте жалости!

— Идём! — грубо крикнул один из конвойных, схватив Терри за руку.

— Да здравствует Коммуна! — крикнул Терри.

— Идём! — конвойный подтолкнул пожилого человека с длинными усами и бородой, гравёра Кордье.

Кордье поднял голову и сказал:

— Я расстаюсь с жизнью на склоне лет, но вы, молодые…

— Мне только двадцать три года, но пусть знают всё: я горжусь, что кровью своей, жизнью своей заплатила за то, что люди дышали свободно семьдесят дней! — задорно и молодо крикнула чулочница Бажу. Она повернулась к державшему её конвоиру — А ты, наёмная гадина, иуда, будь проклят навеки! — И плюнула ему прямо в лицо.

Разъярённый жандарм набросился на неё и пинком ноги вытолкнул за дверь. Увели Терри и Кордье.

Ошеломлённые пленные услышали за дверями три голоса, слившиеся в один возглас:

— Да здравствует Коммуна!

Потом всё умолкло. В скорбном молчании стояли коммунары перед трупом Левека. Жозефина Ришу прикрыла его лицо платком.

Сколько времени прошло — никто не знал. Час, может быть, два, может быть, значительно больше…

Кри-Кри сидел на полу, поблизости от двери. Мысли путались в его голове. Он не думал о смерти, которая подстерегала его за порогом этой двери.