– Уплачено ведь ему было, – сказал Жирох, не глядя на Данбора. – Чего же теперь ему надо?

А уплачено было самой красивой девкой в сельце – сестрой Данбора. Сгинула она без следа, а приплод остался. Говорил же Туча тогда Данбору: не бери малого в сельцо, не наша это забота. А тот, видишь, заартачился, родной крови ему стало жалко. И не взял в расчет того, с чьей кровью она смешана.

– Коли бы младенец пропал, то еще хуже было бы, – покачал головой Жирох. – В том небрежении Хозяину смертная обида.

– Жирох прав, – сказал хрипловатым баском Серок. – Коли кровь Хозяина с нашей смешалась, то мы этой земле уже не чужие. И гнать нас с земли у него права нет.

– Ты судишь по Велесовой правде, Серок, – не сдавался Туча, – а Хозяин этой землей владел, когда слова Велеса здесь никто не слышал. У него правда своя.

– Нет такой правды на земле, чтобы детеныша, чей бы он ни был, бросать на голодную смерть, – хмуро сказал Данбор.

Туча возражать Данбору не стал, но мнения своего не изменил. Это если человечьим разумением судить – тогда конечно. Но у Хозяина разумение другое. Его разумение от самой матери-земли идет. Поднимет неведомая сила косолапого среди зимы и гоняет его по лесу в самую бескормицу, пока он с голодухи не сделается лютым врагом человеку. И хорошо, если найдется в округе удалец, который шатуна завалит. Но уж коли шатун человека одолеет – тогда держись. Всем солоно придется. Умом шатун не по дням, а по часам начинает расти, и этому уму в звериной шкуре тесно становится, вот и меняет он медвежье обличье на человеческое. И сколько людей он заломал, столько и личин на себя напялить может. Нет существа свирепее его, а в человечьем обличье он даже свирепее, чем в медвежьем. Может, шатун и совсем бы в человека обернулся, но Мать Сыра Земля не отпускает свое детище и время от времени вновь его в звериную шкуру вгоняет. Вот с каким существом Данбор породнился и вот чье чадо под свой кров принес. За то, что породнился, Туча его не винил. Всем сельцом тогда они просили Данбора и его сестру Милицу, потому как по-иному унять Хозяина было нельзя. А скот падал, живность из округи ушла, дело уже к весне шло, у иных запасы кончались. Вызвался было Веско с тем шатуном потягаться, да и пропал ни за куну. Данбор тоже рвался в драку, да не пустили его старшины. Веско тоже из рода Молчунов был, а коли еще и Данбор бы пропал, то их родовичам солоно бы пришлось в этой жизни. Малых и старых кормить стало бы некому. Да и молод тогда был Данбор, еще и борода у него не росла.

– В Искаре наше спасение, – сказал негромко Серок, – он Хозяину не чужой.

– А коли вместе колобродить начнут? – усомнился Жирох. – Тогда хоть с сельца беги, а бежать некуда.

Данбор в Искаре почти не сомневался, но именно – почти. Глубоко под этой уверенностью пряталась опаска. Все эти годы Данбору мешало жить чувство вины за случившееся много лет тому назад. Сестру он не защитил и, самое страшное, не мог защитить. И не младые годы были тому виной, ибо и в годы зрелые далеко не все мог в этом мире Данбор, несмотря на свою силу и смелость. За себя он не боялся ни тогда, ни сейчас, но его смерть непременно бы аукнулась не только семье, но и соседям, среди которых он имел немалый вес. Хочешь или не хочешь, но приходится жить в ладу не только с богами славянскими, но и с их ближниками. И с каганом тоже. И с ганами, и с князьями, и даже с силою нечистой, от которой ни в том, ни в этом мире никуда не деться. А почему мир устроен так, что человек несвободен в своих поступках, Данбор не знал.