Откуда-то снизу донеслось неразборчивое бормотание, она расслышала отдельные русские слова. Через минуту из-под приборной панели вылез Виктор Ермаков.

– Это просто смешно, – проворчал он. – У доброй половины микросхем на выходе нет никакого сигнала, а другая половина, наоборот, показывает наличие абсолютно устойчивого сигнала без всяких отклонений. Как можно проводить измерения, если все показатели неизменны? – Он повернулся к Мередиту, который спокойно сидел неподалеку от одной из «горгоньих голов». – Полковник, экскаватор все еще работает, так ведь?

– Пять минут назад работал, – сказал тот. – Тогда он сбросил последний груз в бункер. – Он указал на окрашенную в голубой цвет часть панели, под которой только что сидел со своими приборами Ермаков. – Я видел, как изменился рисунок.

Русский сердито посмотрел на панель.

– Я склоняюсь к мысли, что Ариас прав. Он считает, что здесь и не пахнет обычной электроникой.

Лоретта пожала плечами. Франциско Ариас пытался объяснить ей свою теорию, но его обширные познания в самых сложных областях физики не заменяли таланта педагога, и он не смог перевести замысловатые научные термины на простой человеческий язык. После его урока она получила только сильную головную боль и его версию о том, что почти все оборудование прядильщиков сделано из того же материала, что и кабель, и этот материал не имеет никакого отношения к нормальной электронике. Потом он забубнил что-то о внутриатомных связях и создаваемых полями электромагнитных волнах, и она окончательно запуталась.

– Мне показалось, он говорил очень уверенно, – отозвалась она.

– Это в его стиле. – Ермаков покачал головой и снова обратился к Мередиту: – Полковник, пока мне ясно только одно: чтобы изучить это оборудование, придется самым натуральным образом изобретать новые инструменты и приборы. У вас нет никаких сведений о внутриатомной структуре кабельного вещества? Или общетеоретических гипотез о силах, которые в нем задействованы?

– Возможно, и есть, – задумчиво протянул он. – Но я не уверен, можно ли подпустить вас к этой информации.

Не из каждого ученого получился бы такой отличный шпион, подумала Лоретта, заметив, что при упоминании о секретной информации Ермакову удалось сохранить вид рассеянности и простодушия – не изменились ни взгляд, ни голос, лишь уши слегка шевельнулись.

– Ну что ж, дело ваше, вам и решать, – пожал он плечами. – Но чем больше я узнаю о науке прядильщиков, тем скорее смогу понять, как работает их техника.

– Знаю.

Потолок загудел – заработал мотор лифта. Лоретта посмотрела на часы и отметила, что до прибытия следующего дежурного супервайзера, который должен сменить Мередита, оставался еще целый час. Она обернулась и увидела, что полковник обходит цилиндр лифта, направляясь к тому месту, где должна открыться дверь. Она испуганно замерла, но это был всего лишь сменщик, доктор геологии Хафнер.

– Здравствуйте, полковник, – поприветствовал Хафнер Мередита и кивнул Лоретте и Ермакову. – Можно вас на минуточку? У меня возникла идея относительно массовой иммиграции, мне хотелось бы обсудить ее с вами.

Мередит пожал плечами.

– Прошу.

Хафнер пустился описывать проект, который он называл новым Планом Маршалла; не желая подслушивать, Лоретта вернулась к приборной панели. «Значит, так: титло означает „отрицание“. Тогда на панели экскаватора может быть написано „пустой бункер“. Посмотрим, не говорит ли еще о чем данная последовательность».

– Наверное, у тебя что-то получается – не то что у меня, – пробормотал Ермаков.