Аноним «правдивый». Он знает, что откровенная ложь только повредит в его коварной деятельности, поэтому упорно собирает крупинки правды для своих писаний и начинает с правды, только о правды! А потом незаметно, с такой ловкостью, что позавидовали бы все дьяволы изо всех адов, потихоньку выращивает из тех незаметных зернышек правды ядовитые стебли зла, а уже на них пышно распускаются толстые, липкие, вонючие цветы лжи и поклепа, нюхнув которые человек должен наполниться неоправданными подозрениями и недоверием. Не к анониму, нет! Он хорошо изучил механизмы человеческих чувств, он знает, на какие слизистые оболочки должен действовать его цветок, и всегда стремится достичь именно того эффекта, на который рассчитывал.

Больше всего анонимов - среди интеллигентов. О да, все они интеллигенты, они эрудированы, они все знают, знания - их вспомогательное оружие. У них - прекрасная репутация, внешне они добропорядочнейшие граждане, в своих тайных поклепах они тоже прежде всего козыряют своими гражданскими добродетелями, обливают грязью свои жертвы о незапятнанных трибун ортодоксии и лояльности. Поймать анонима - невозможно. Он неуловим, как тот таинственный фактор ужаснейшей болезни - рака. И потому, наслаждаясь своею безнаказанностью, он причиняет новые и новые удары, он неутомимо плетет свою паутину, он…

Вот и сейчас аноним купил новое перо и пузырек чернил, вырвал из ученической тетрадки (они всегда пользуются ученическими тетрадками, чтобьх заодно кинуть подозрение еще и на чистые детские души) два листа бумаги и пишет левой рукой или правой ногой свой очереди ной донос о том, что…

Если вы рано ложитесь спать, он напишет, что такой-то и такой-то позорно спит в то время, когда все советские люди самоотверженно трудятся для построения коммунизма.

Если вы ложитесь заполночь, он напишет, что вы прогуливаете целые ночи в то время, как все советские люди и т. д.

Если вы улыбаетесь, он напишет, что вы смеетесь над нашими успехами.

Если вы грустите, он напишет, что вам мало наших успехов.

Ох, если, если, если!…

Так что аноним не стал мешать первому счастью капитана Шепота и Богданы. Стискивая кулаки, представлял он: себе их первую ночь в небольших белых комнатках, меблированных более чем скромно стараниями старшины Буряченко (хотя, по правде говоря, никто не может признать за анонимом способность вообразить чье-то счастье). Со скрежетом зубовным думал он об их первом поцелуе, хотя и не верил, что кто-либо еще на земле имеет право на поцелуи, кроме него, его величества доносчика. Сомнамбулически остекленелыми глазами наблюдал он из невидимой дали за тем, как с каждым днем растет любовь между теми двумя; мобилизовав свои неисчерпаемые запасы равнодушия, он велел себе молчать еще и еще, ибо знал, что может выдать себя поспешностью, а еще знал, как это хорошо бить не сразу, а погодя, когда двое прирастут друг к другу. Юн ждал осень, и зиму, ждал весну и захохотал по-сатанински, когда узнал, что Богдана ждет сына. Он смеялся молча, незаметно, ибо владел хитрым даром загонять смех внутрь, только там двигались и корчились его вонючие кишки: «Ах-ха-ха! Ах-ха-ха! Вот теперь мы и примемся за вас! А ну-ка за ушко да на солнышко! Ах-ха-ха!»

И какой же это был точный аноним! Все совпадало, все, сообщаемое им, опиралось на достоверные истины, все факты построены в такое стройное и совершенное сооружение, что завалиться оно не могло ни от каких толчков, а если бы даже и нашлась такая сила, то так или этак под ее руками непременно должны были погибнуть и Богдана и Шепот.

Начиналось с приезда на заставу неопытного капитана Шепота, который впервые попал в эти края и не знает, что тут творилось когда-то и какие опасные люди здесь живут и на что они способны.

Аноним знал краешек истины о том, что капитан Шепот недавно прибыл на заставу, но, как каждый аноним, он зацепился за самую первую и самую малую правду.