- Целая жизнь… До того была я счастливой, а эти полтора десятка лет - тяжко несчастной…

- Без Ивана? Понимаю тебя…

- А ты учительницу Альиерштейн знал когда-нибудь? - внезапно, без всякой видимой связи с предыдущим спросила Мария.

- Нет, не знал никогда. - Ярема смотрел на сестру такими чистыми в своей честности глазами, что трудно было ему не поверить. Он и в самом деле не знал учительницу Альперштейн. Кто такая? Разве… та еврейка, которую должны были казнить вместе с Иваном? Никто, кажется, не интересовался ее фамилией… Тем лучше для него. - А разве что?… - спросил.

- Ничего, ничего, просто мне почему-то показалось, что ты должен был ее знать. Она живет в нашем местечке…

- Может, одна из тех, на которых я заглядывался, когда еще носил, сутану? - засмеялся Ярема.

- Может, может… Какую специальность выбрал себе теперь? Священничать, наверно, бросил?

- Давно… Отбыл наказание за сотрудничество с националистами. Потом амнистировали меня… Не давал знать о себе, потому что предупреждал меня кое-кто… Накличешь подозрение, отравишь жизнь еще и сестре. Терпел сам… Бог велел терпеть, а я же был слугой господним… Ну, а теперь, - он махнул рукой, - старшим, куда пошлют, устроился в одном учреждении. Гоняют меня по командировкам. Добываю всякие товары… Туда-сюда… Живая копейка перепадает. Но жизнь еще не очень устроена… Чтобы уж счастлив был, этого сказать нельзя.

Он так искренне сокрушался над своей несчастливой судьбой, так бессильно вдруг опустились его плечи, что Марию взяло сомнение: а не ошиблась ли она? Может, в самом деле не причастен он к смерти Ивана? В самом деле не делал ничего худого, только, заблудший, попал к бандеровцам, как много попало тогда молодых и неопытных?… Ведь ему было двадцать с небольшим лет. Он сызмалу должен был прокладывать себе дорогу сам, выбирать, куда идти, без чьей бы то ни было помощи… А выбрать не так-то и легко, особенно же в их крае, который переходил из рук в руки, власть менялась столько раз…

- Давай, братик, выпьем еще по одной, - сказала потеплевшим голосом. - Видно, нам с тобой уже на роду написано быть несчастливыми… Хотел наш тато перехитрить долю, сделать из нас панов, а оно вишь как получилось…

- Простому человеку всегда лучше, чем самому большому пану, - сказал Ярема. - Пока мал да беден, не понимаешь этого. А поймешь - поздно…

- Тебе ведь сорок лет. Еще многое можешь сделать. Жить начать человек всегда может. Вот у меня и то начинается новое. Внук… Зять хороший. Работа у меня тоже… нравится… Сидишь, добро людям делаешь. Так много проходит мимо тебя счастливых, что и тебе каждый оставляет немножечко… Хорошо это, Яремчик.

- Знаю, как ты добра. Всегда такой была. Долго не хотел тебя беспокоить. Думал: зачем? Если бы ты могла гордиться своим братом, а так… А потом все же отважился. Думаю: поживу у сестры хоть неделю. Она ведь старше меня, мудрее… Научит… Потому что мне хоть сорок лет, а развеял их где-то и не заметил. Как будто и не жил… Бедствовал, суетился, чего-то искал, а что нашел?

- Ну так и поживи… Работа твоя не очень там?…

- Да что там работа? То - такое… Работу можно найти, а вот сестричку такую, как ты у меня…

Он, кажется, опьянел больше Марии. Голос его звучал жалостливо, казалось, еще миг - и Ярема расплачется над своей судьбой, как это любят делать пьяные мужчины.

- Не волнуйся, - успокаивала его Мария. - У нас тут хоть и тесновато сейчас, но поместимся… Я устроюсь на кухне, а тебе поставим тут раскладушку…

- Да нет, зачем же… Я пойду.