|
Ехал бы от местечка к местечку, добрался бы до самого Львова, пошел бы на Галицкий базар, поторговав, подался бы дальше, куда хотел, и никто бы не спросил его, кто он такой и куда идет-едет, так как тут, слава богу, воля, делай, что хочешь. Воля, да не для него! По-дурному попался на глаза пограничникам и так быстро очутился в облаве, как хищный волк. Мог и не выскочить… Чудо помогло. И собственная сообразительность. И доныне вздрагивал от внутреннего хохота, когда вспоминал историю с черным скворцом! Открутил ему голову, как только вышел из зоны облавы. Руки вытер калиновым листом. Ждал на повороте шоссе, когда пройдет какая-нибудь машина. Не вскочил в первую. Пропустил несколько. Выбрал ту, которая пришлась по сердцу Как только шофер затормозил на повороте, Ярема уцепился за кузов, тихо перелез через борт. Доехал почти до самого города, в темноте спрыгнул с машины, гуляя, пошел дальше.
А в самом городе испугался. Почему-то казалось, что осажден и город, что на всех дорогах и тропках уже стоят патрули, которые имеют его приметы, и схватят, как только увидят. Не поможет никакой скворец. Хоть жар птицу неси в руках - не пропустят! Вот тогда-то и вспомнил о сестре, решил пересидеть некоторое время у нее. Если бы. он знал, что тут еще и племянница! Тот болван Божко писал, что Мария живет одиноко. Выходит - солгал. - Где же твой муж? - спросил Ярема племянницу. Предпочитал спрашивать, чем отвечать. Сочинил историю своей жизни для сестры, но для Богданы она не подходила. Что, если и эта станет интересоваться дядькины-ми блужданиями? Ведь знает, наверное, о его службе у гитлеровцев и о бандеровщине. - На службе, - тихо ответила Богдана, пугливо поглядывая на ребенка: боялась разбудить малыша. Ярема немного успокоился: может, племянница молчалива именно потому, что не хочет пугать своего младенца? А он навыдумывал, будто бы она враждебно настроена к нему! Мария принесла тарелочки с нарезанными помидорами, огурцами и колбасой. Поставила на стол бутылку с прозрачной жидкостью. - Не волнуйся<sub>г</sub> откупорю сам, -тихо сказал Ярема, показывая глазами на малыша, мол, все понимаю, человек я воспитанный… На столе появились рюмочки, вилки и ножи, миски с дымящейся вареной картошкой. - Ну, что же, сестра, садись, - совсем растроганный, промолвил Ярема, - Видит бог, не мы виноваты, что жизнь нас разбросала, встречаемся вон через сколько лет… Ну, а племянница как же? - Спасибо, я еще не очень поднимаюсь, - подала голос Богдана, - вы уж без меня, пожалуйста… Мария молча налила две рюмки. - За что же выльем? - спросил Ярема. - Каждый за свое, - ответила Мария и первая опрокинула чарку. - О, да ты по-мужски! Ну, будемо! Хрустнул огурцом, заработал сильными челюстями. Зубы еще все целы, камни мог перетирать! «Добрая гуцульская закваска, вот бы в характере так», - подумала Мария, наблюдая, как Ярема глотает кусок за куском. Налила еще по чарке. - Хочешь меня споить? - спросил он, подмаргивая. - Такого здоровилу? - она тоже настраивалась на веселый лад. - Ты же знаешь, как я воспитывался: до двадцати и в рот не брал этого зелья. - Зато потом наверстал? - Да, было. Хотя не злоупотреблял никогда. Умеренность ставлю превыше всего. - Ты хоть женился? Имеешь где-нибудь угол? Ничего о себе не рассказываешь… - Помнишь, как мы с тобой встречались, когда я вырывался из колледжа, а ты из своей финансовой школы? Неделю, бывало, не видимся, а новостей у нас не пересказать и за месяц… А когда оторвались на полтора десятка лет, то теперь… - И говорить не о чем? - Не то молвишь… Просто иначе теперь получается. Жизнь шла у каждого своя… Рассказывать о ней - не интересно. Все рассказать невозможно, а отдельные события не заинтересуют постороннего человека. |
