И вдруг старый немец спятил. На станции, которая давала эшелону «зеленую улицу», он остановил поезд и заявил, что дальше не поедет. Часовой расценил это как саботаж, стад называть машиниста всеми теми словами, которые тогда были в солдатском обиходе и еще не подверглись послевоенной инфляции, он даже перешел к угрозам, для чего был снят с плеча автомат, однако на, старика это не подействовало никак. Он упрямо топал ногой о железный пол кабины и быстро что-то бормотал по-немецки. Часовой не принадлежал к знатокам немецкого языка, но все же разобрал, что машинист повторяет слово «нахт», то есть «ночь», и «партизанен», что перевода не требовало. Видно, у старика еще и поныне действовал условный рефлекс страха перед партизанами, который выработался у него во время поездок с фашистскими эшелонами в белорусские и украинские леса, и теперь ночь для него была намного большим предостережением, чем красные огни семафора на станциях. Часовой выругался. Он представил себе, что сказали бы все те, кто сидит в вагонах, если бы узнали о нелепом капризе старика! Они все спешили домой, каждый мысленно был уже среди родных, если бы они могли, то прицепили бы к этому громоздкому эшелону еще и крылья и полетели бы в родные края, а этот чудак начинает артачиться и вспоминать свои фронтовые происшествия. «Вперед! - кричал часовой. - Какие тебе партизаны! Проснись, старый сапог! Войне капут! Мы едем нах хауз. Давай, шуруй!»

А вагоны, ничего не ведая, пели песни, топили коричневыми немецкими брикетами чугунные печки, готовились к ужину с трофейной выпивкой и без, вагоны сыпали в притихший вечер пограничья баянными переборами и стуком-перестуком солдатских каблуков, которые выбивали чечетку, польку, гопак, лезгинку и еще черт знает что, вагоны хорошо знали, что о них думает и заботится начальство, война закончилась, и они могли позволить себе роскошь беззаботности. Только из того вагона, где ехал начальник эшелона, наконец выскочил перепоясанный ремнями офицер, с удивлением поглядел вперед, потянулся, посмотрел на станционное здание, из которого почему-то не вышел ни один служащий, на зеленое око семафора, зовущее их поезд дальше, домой, на паровоз, что, попыхивая паром, упрямо торчал перед зеленым огоньком, - еще раз потянулся, встрепенулся, сбрасывая с себя расслабленность и сонливость, и решительно зашагал в голову эшелона, разузнать, что там с машинистом.

Бандиты оказались на диво предусмотрительными. То ли имели уже опыт, то ли догадывались о возможной задержке эшелона, или попросту перед акцией обмозговали все возможные варианты. На всякий случай они открыли и входной семафор на станцию. И вот пока эшелон с демобилизованными стоял, встречный поезд, проскочив горбатый мост через речку, где бандитами было запланировано столкновение эшелонов, полным ходом влетел на пути, прогремел по стрелкам и понес гигантские круги своих передних прожекторов прямо на паровоз старого немца. Тот увидел огни встречного совсем близко. Они вынырнули из сумерек нежданные и негаданные. Старый машинист сразу постиг, что встречный поезд летит прямо на его эшелон, его руки действовали быстрее, чем мысль, он мгновенно дал контрпар, чтобы одним толчком отбросить свой поезд как можно дальше и тем самым смягчить удар двух поездов. Тревожные гудки наполнили тихий вечер. Машинист второго эшелона тоже увидел опасность, он чуть позже, но тоже успел дать контрпар и тоже загудел тревожно и отчаянно.

Не помогло. Поезда столкнулись железной грудью, тысячетонная масса вагонов с коротким, как взрыв, звоном дернулась назад, воинский эшелон, который тихо серел брикетными дымками над вагонами, отшвырнуло по рельсам сразу на добрый километр, и вслед за ним отлетел от станции тот набежавший поезд, ставший причиной нежданной беды.