А Роберт сказал: «Клянусь тебе жизнью и здоровьем наших детей, что я никогда не был тебе неверен».

Он бы не стал клясться, если бы это не было правдой. Кем бы он ни был, лжецом его назвать нельзя.

Когда Брюс вернулся, он сел на стул напротив дивана. Она сидела тут же, добродетельная Линн Фергюсон, с судорогами в желудке и необычно тугим узлом напряжения в затылке, ее ноги ровно стояли на полу. Она ждала, когда он заговорит.

Несколько раз он пытался начать, но его голос срывался, и он замолкал. Наконец он сказал:

– Я думаю, мы должны забыть то, что произошло, навсегда выбросить из головы. И ты, и я, мы были в таком состоянии…

– Да, – сказала она, глядя на свои ноги. Его голос снова дрогнул.

– Как это могло случиться – я не знаю – моя Джози. Я так ее люблю.

– Мне так стыдно, – прошептала она, глядя в сторону.

– Нам придется забыть это, – повторил он. – Попытаться забыть. Но прежде всего я должен попросить прощения.

Она слегка передернулась и нахмурилась, как бы говоря: «Нет такой нужды, я точно так же виновата».

– И еще одно: я никогда не должен был говорить то, что я сказал о Роберте, и требовать твоего ответа.

– Это неважно. Ты сказал правду.

– Все равно, ты пожалеешь, что согласилась с этим. Я тебя знаю, Линн. Я тебя очень хорошо знаю.

– Я бы никому не призналась в этом, только тебе, а тебе я доверяю.

Он надел очки, и прежний Брюс вернулся, Брюс, которого она знала, друг и брат, с которым то, что произошло с ними, было бы совершенно невозможно. И он сказал:

– Может быть, это твоя ошибка.

– Что? Доверять тебе?

– О, Боже, нет, Линн. Я имею в виду, что именно в этом твоя ошибка, что ты никому не призналась.

– Кому, например?

– Ну – я тебе однажды сказал – советчику. Но теперь я скажу яснее: «Тому Лоренсу».

Просить совета, помощи у Тома? И она вспомнила сцену у бассейна в клубе, вспомнила унижение и ее вызывающее приглашение на золотую свадьбу.

– Юристу? Нет.

– Он не только юрист, Линн. Он позаботится о тебе. Он восхищается тобой. Поверь мне, я знаю.

Он также тот человек, который считает, что я из девятнадцатого века, какой-то анахронизм, полусимпатичный, полуабсурдный. Без сомнения, он находит это интересным, хотя бы потому, что это отличается от того, что он видит вокруг себя, – блестящие, независимые женщины на той его вечеринке. Если бы он узнал, что я делала только что здесь, в этой комнате, он рассмеялся бы от удивления. «Это я в дураках остался», – сказал бы он. Она представила себе, как он это говорил бы, как вокруг его глаз, светлых, умных глаз, собираются морщинки.

Ход ее мыслей неожиданно резко изменился: «А вдруг Роберт узнает!» Ее охватил ужас, как будто она была ночью одна в машине с заглохшим мотором или оставалась дома ночью тоже одна и услышала шаги на лестнице.

Она встала, собираясь уходить.

– Меня весь день не было дома. Малыш… И Эмили, я должна поговорить с Эмили.

Он проводил ее до двери и взял за руку.

– Езжай домой. Веди осторожно. – Складки на его лбу стали глубже от беспокойства.