В борделе я всегда старалась соблюдать личную гигиену. В Тюпе я научилась варить листья тамаринда в соленой воде и промывать этой водой раны, причем как можно чаще. Другие девушки не особенно заботились о собственной чистоте. Мы редко разговаривали между собой. В публичном доме для девушки существует только одна реальность — клиенты, а кому хочется об этом говорить. Да и тетушкам Hoп и Пэувэ не нравилось, когда мы болтали.

Дедушка частенько наведывался к тетушке Hoп, и та всегда давала ему деньги. Поначалу я ничего ему не говорила — может, оттого что была слишком напугана. Но потом, когда он пришел в третий раз, я спросила, зачем он поступил так со мной. Дедушка ответил, что это не моего ума дело. Видно, считал, что я не вправе даже спросить. И я тоже так думала. Я думала, что не имею права ни спросить его, ни возразить ему, ведь я принадлежу этому человеку. Так уж вышло, и ничего тут не поделаешь.

Время от времени к тетушке Hoп наведывался муж, когда ему нужны были деньги. Он не больно-то одобрял то, чем занималась его жена, но и не пытался остановить ее. Да и дома бывал редко — жил с другой женой, от которой у него родилось двое детей. К тому же увлекался азартными играми. А через некоторое время его не стало. Говорили, попал в автокатастрофу, разбился на мотоцикле. Произошло это спустя полгода после того, как я оказалась в Пномпене. Чтобы отдать мужнины долги, тетушке Hoп пришлось расстаться с квартирой.

Однажды тетушка Hoп в очередной раз повела нас к тетушке Пэувэ и оставила там — мы стали ее собственностью. С той поры мы принимали клиентов в борделе тетушки Пэувэ, спали там же, на грязных подстилках в два ряда, прямо на виду у проходивших по лестнице. Ужасное место — у меня до сих пор мурашки по коже, стоит только вспомнить. В уголке была лежанка, на которой спала сама тетушка Пэувэ, — она соорудила себе комнатушку, отгородив ее блоками из шлакобетона. Свою комнату она всегда запирала, так что я ни разу не была там. Та «комната», где меня в первый раз отдали мужчине, принадлежала младшей сестре тетушки Пэувэ. На ее большой кровати за деревянной перегородкой мы часто спали там все вместе днем. За занавеской находилась уборная, где мы мылись, зачерпывая черпаком грязную воду из таза.

Не могу вспомнить, были ли в комнатах окна. Даже если и были, то дневного света все равно не хватало — так тесно прижимались друг к другу дома, стоявшие в боковых улочках за рынком. Мы зажигали масляные лампы, а уже потом, гораздо позже, когда в городе провели электричество, нам повесили лампочки.

Готовили мы на жаровне в той же комнате, где были наши кровати; проходившие по лестнице останавливались и спрашивали, что готовится. На верхних этажах жили мотоциклисты, развозившие пассажиров по городу или исполнявшие работу курьеров.

Днем охранники спали в одной комнате с нами. По ночам мы работали. Тетушка Пэувэ обращалась с нами вполне сносно — конечно, если мы слушались ее. Иногда даже разговаривала с нами. Тетушка вообще была женщиной привлекательной. Были у нее и дети, двое, они жили там же. Тетушке приходилось нелегко: муж бил ее и постоянно изменял ей — спал со всеми нами.

Время от времени мы, конечно же, подхватывали какую-либо болезнь. Но нам повезло — СПИД в то время еще не распространился так, как сейчас. Если я заболевала, то знала, что делать, как-никак в Tюпe я работала медсестрой. Покупала лекарство и обмывалась водой с тамариндом — может, этим и уберегалась.

Но в чем мне по-настоящему повезло, так это в том, что я не забеременела. Если девушка беременела, ее отправляли к подруге тетушке Пэувэ, делавшей аборты. Возвращалась девушка бледной и с кровотечением. Но как только кровь переставала идти, как только девушка начинала вставать, к ней тут же, без всякого сострадания, приглашали клиента.