Из телефона снова доносится стук клавиш, потом на несколько секунд ничего не слышно. Я слежу за тем, как в окне спальни появляется и вновь исчезает силуэт Иисуса. Через несколько секунд снова слышу стук пальцев по клавишам, который повторяется дважды. Бог издает короткий смешок.

— Боже мой, — бормочет он под нос. Очевидно, увиденное позабавило его. — Если подумать, есть в этом какая-то ирония.

Он снова смеется. Вернее, хихикает. Ему смешно!

— Я пойду в дом, ладно? — спрашиваю я, медленно поднимаясь на ноги. Попросите вашего приятеля не стрелять.

Повисает долгая пауза. Я слышу, как Бог дышит в трубку. Попав в воспаленный мозг, этот звук усиливается и нагоняет на меня еще больший ужас.

— Я же сказал тебе, сиди на месте, — говорит Бог, на этот раз уже без смеха ровным, безжизненным тоном. Мне становится страшней.

— Не могу, — возражаю я. — Пчелы меня покусают.

— Уверяю тебя, если ты тронешься с места, будет еще хуже, — говорит Бог.

Решаю больше с ним не спорить. Сообразив, что подручный Бога давно бы застрелил меня, если бы ему были даны соответствующие инструкции, я понимаю, что этого, скорее всего, не будет. Поднявшись на ноги, я делаю шаг вперед.

Еще один.

В трубке слышны щелчки клавиш.

— Это был неверный ход, — говорит Бог. — Мы и так потратили на тебя слишком много «Воскрешения». И все зря.

Не обращая внимания на его слова, делаю еще шаг вперед. Иисус — вернее его силуэт — снова появляется в окне. Он открывает форточку, и даже с такого большого расстояния я вижу в его руках оружие, направленное мою сторону. Закрываю глаза и задерживаю дыхание, изо всех сил надеясь, что смерть будет мгновенной.

Из-за спины доносится странный звук, похожий на удар брошенного в подушку камня. Не понимая, что это может быть, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть. И в этот момент понимаю, что это было.

Иисус стрелял не по мне; он сбил с ветки пчелиный рой.

Разъяренные пчелы с громким жужжанием разлетаются в стороны, готовые наброситься на любое неосторожное существо, имеющее глупость оказаться поблизости. Обернувшись к дому, я смотрю на окно: силуэта Иисуса в нем не видно. Где он, я не знаю, но оставаться на месте в любом случае нельзя. Я успеваю сделать три шага, прежде чем пчелы меня замечают. Теперь они кружатся прямо над моей головой. Глаза наполняются слезами, которые тут же начинают катиться по щекам, но я не пытаюсь смахнуть их. Ужас сковал меня так, что я не могу пошевелиться. Только ноги подчиняются приказам мозга. Нельзя. Делать. Резких. Движений.

Шаг.

Вдох.

Шаг.

Выдох.

Еще немного.

Еще немного.

Еще немного.

Оказывается, я все еще прижимаю к уху телефонную трубку. Пошевелить рукой я боюсь, но продолжать разговор с Богом смысла нет, раз уж он превратил меня в марионетку и хочет понаблюдать за тем, как я умираю. Большим пальцем руки я нажимаю кнопку вызова и, к несказанному удивлению, слышу в трубке музыку.

Мой звонок все еще на удержании в телефоне Мэтта!

Музыка побуждает меня сделать еще шаг. И еще один. Может быть, пчелы меня еще не покусали, но с другой стороны, в крови столько адреналина, что я могу просто не чувствовать боли. В голове осталась единственная мысль: нужно добраться до шприца с эпинефрином. В кухне лежит моя сумка, и в ней есть шприц. Нужно только добраться до патио, пересечь его и войти в дом. Бежать недалеко. Я справлюсь.

Не нужно думать о человеке в доме. Он не знает, где лежит шприц.

Шприц будет у меня прежде, чем он догадается.

Пчелы садятся на тело и голову. Я осторожно ступаю на выкошенный участок потемневшей осенней травы и двигаюсь по направлению к дому.