Они управляют машиной по два часа, будят друг друга сильными, сердитыми толчками. Вся жизнь братьев Захаренко – соперничество. Еще в детстве натуго завязался этот хитрый узелок и все туже затягивается с годами. Приносит, бывало, старший пятерку в затрепанном дневнике, младший сердито сопит на печке, шуршит, как таракан.

– Подумаешь, удивил, у меня две будет!

И действительно, через несколько дней приносит две.

Дрались братья не по-детски, до крови, но молча, чтобы не услышали, а когда, разглядев синяки, отец брался за ремень, валили вину бессовестно на соседей, врали напропалую. Ребята в школе боялись братьев – они не прощали обиды, мстили сурово, безжалостно. Как-то младшего побили старшеклассники, пришел домой с юшкой из носа, глаза не смотрят. Братья три дня шептались на печке, подсчитывали силы, а потом ловили старшеклассников в темных углах по одному, валяли по земле до тех пор, пока насмерть перепуганный старшеклассник не давал клятвы никому о случившемся не рассказывать. Так, по очереди, перебрали их всех, а когда те сообразили, что произошло, и взвыли от гнева, наступило лето, и братья уехали на дальние колхозные покосы возить копны.

Старший брат долго хранил секрет: в районном центре принимали в школу трактористов. Он ушел в город тайно ранним утром, когда все в доме спали, а отец – старшина артиллерии Захаренко – воевал с немцами под Москвой. У старшего брата была за пазухой спрятана справка от председателя колхоза, в которой было сказано, что «податель сего документа парень справный». С этой справкой он и пришел в школу механизации, чинно, спокойно стал ожидать своей очереди и вдруг рот разинул – в комнату ворвался младший брат и поднес старшему под нос дулю. Выкуси! И показал справку, где было сказано, что младший Захаренко парень тоже справный.

Трактористами братья стали в один день и в один час. Еще туже завязался узелок соперничества – старший сто двадцать процентов нормы, младший – сто двадцать пять. Но вот беда: были дни, правда редко, когда братья и полнормы не выполняли. Докрасна накалится мастер лесозаготовок, чешет кулак о кулак в бессильной ярости, но невозмутим какой-нибудь из братьев.

– Шо вы кричите? Наш Семен тоже отдыхает, тоже ни кубика не подвез. Кричите на него, а я всегда работать горазд.

Остряки боялись открыто подтрунивать над братьями, шептались в углах: «Слабо организовано соревнование братьев Захаренко, формально!» Но все признавали – лучше трактористов в леспромхозе нет. Их машины, как два близнеца, вылощены, ну прямо картинки, а не дизельные тракторы.

Когда нужно было назначить водителей на перегон машин в новый леспромхоз, директор леспромхоза, ни секунды не думая, назначил братьев.

Удобно устроился старший брат на мягком сиденье, жует хлеб с салом и насмешливо косится на брата: дорожка как скатерть, делать нечего. Но не видит иронической улыбки младший Захаренко – спит. «Ишь ты, барчук, – думает старший, – и не тряхнет его, не кинет. Як в санатории развалился! Дрыхло проклятое!» И смотрит на часы – пятнадцать минут осталось. «Начнутся бугры, лога – вот будет дело. И не выспишься как следует!» – продолжает размышлять он и даже жевать забывает: молча сидит с полным ртом.

6

На рассвете машины подошли к деревеньке, глубоко утонувшей в снегу.

Ни человека на улице – вьется из низких труб синий дымок, голубые тени затаились у плетней: на скворечниках, как тюрбаны, – белые шапки снега, просвечивающего розовым. Лениво опустив хвост, прошел по улице лохматый, видимо, чем-то недовольный пес, оглянулся на тракторы, разинул пасть, зевнул. Из скрипучей калитки выскочила женщина в полушубке, в валенках на босу ногу; подбежала к колодцу, наклонилась и, подхватив ведра, обернулась к трактористам, исподлобья разглядывая их.