|
- Помню, конечно. И как анализ? - Сказали, что все чисто. Жить буду. - Вот и хорошо, а то я беспокоился. А где ты делал? У себя? - Нет, в платной поликлинике. Я, собственно, из-за этого анализа тебе и звоню. Видел, как ты волновался. А так, в общем, с нашей встречи ничего не изменилось. Все по-старому. - Спасибо, что позвонил. Ты меня больше так не пугай своими кустарными диагнозами. Если у тебя опять какие-то подозрения появятся, лучше сначала анализы сделай… Сентябрь 1984г, г. Москва Все лето 1984 года я провела в бесчисленных командировках по заданиям редакции, изучая общественное мнение и мнение работников милиции на местах о проблемах борьбы с пьянством и алкоголизмом. За год, прошедший после памятных приказов 1983 года об усилении ответственности должностных лиц милиции за нарушения регистрационной дисциплины, я почувствовала серьезные перемены в отношении моих бывших коллег к работе. Особенно это касалось розыскников, которые теперь стали называться оперуполномоченными. Захлестнутые валом зарегистрированных преступлений, многие из них утратили веру, что когда-нибудь смогут добиться хотя бы кажущегося былого благополучия в оперативной обстановке. Бесконечные нарекания в адрес работников уголовного розыска в соответствии с законами диалектики перешли из количества в качество и в результате не только отбили у них желание работать, но и существенно снизили авторитет сыщиков как среди, других милицейских служб, так и у населения. Эти командировки оставили у меня тягостное впечатление. Как-никак я была юристом, хоть недолго, но и сама поработала в милиции, а главное - у меня было свое представление о том, каким должен быть сыщик. Уголовный розыск, а точнее, его профессионалы, всегда были для меня душой милиции. Профессиональные сыщики, конечно, были плохо приспособлены к обыденной жизни. Если разобраться, то эти люди были очень неудобны в семье, тяжелы в дружеском общении, но, честное слово, их было за что любить. Прошло много времени с тех пор, как не стало Славы Мишина, но моя, так и неналаженная личная жизнь подсказывала мне, что только его я действительно любила. Его образ так и не удалось ни вытеснить, ни поколебать. Когда о милиции хотели сказать что-нибудь хорошее, то писатели и режиссеры выбирали для этого именно уголовный розыск. И теперь мне показалось, что из милиции безжалостно выдирали душу и на ум приходило сравнение с тем соловецким мужиком, выбросившим шестикрылого Серафима в кучу дров, приготовленных для растопки. Мне стало страшно. Неужели то, что происходит, приведет к тому, что скоро в уголовном розыске не останется таких, может быть, неуживчивых людей, но честных профессионалов, как Алик Сухов или мудрый Евгений Карлович? Вернувшись в начале сентября в Москву, я позвонила Алику на работу. Его сосед по кабинету Саша, уже узнававший меня по голосу, сообщил мне, что Сухов находится в командировке и будет не раньше чем через неделю. Переполненная впечатлениями от своих поездок, я хотела поделиться ими с Брадисом, а заодно спросить о здоровье и поинтересоваться, как у него дела. Я ведь не звонила ему все лето. Домашний телефон не отвечал, а на работе мне ответил незнакомый голос. Я положила трубку, у меня потемнело в глазах. Евгений Карлович умер вскоре после нашей последней встречи, так и не выйдя из больницы. Никогда еще я не ждала Сухова с таким нетерпением. Дни до его приезда тянулись невыносимо долго. Я даже не сдержалась и, еще раз позвонив ему на работу, попросила его соседа Сашу Колесникова, чтобы Сухов нашел меня сразу же, как только появится в Москве. - У вас что-нибудь случилось? - спросил меня Саша. - Может быть, я могу чем-то вам помочь? - Нет-нет, - ответила я. - Дело в том, что умер один наш общий знакомый. …Когда шок от сообщения о смерти Брадиса прошел, у меня возникла навязчивая мысль, не дававшая мне покоя ни днем, ни ночью. |
