Буве де Лозье был одним из самых активных агентов, по его указанию г-жа де Сен-Леже, та самая, у которой он жил, сняла в Шайо дом номер шесть на улице Гранд, где под именем Ларива остановился Кадудаль.

Поняв, что на первом же допросе он рассказал слишком много, и испугавшись, что на втором расскажет еще больше, Буве де Лозье решил покончить с собой так же, как Дамонвиль. И в ночь на четырнадцатое февраля около полуночи он повесился на своем галстуке из черного шелка, прикрепив его к верхней петле двери в камеру.

Когда он уже терял сознание, охранник по имени Савар, совершая ночной обход, попытался войти в его камеру. Почувствовав, что дверь не открывается, он толкнул ее со всей силы и ввалился внутрь. Услышав стон, охранник обернулся, увидел висевшего на галстуке заключенного и позвал на помощь.

Второй охранник, думая, что на Савара напали, прибежал, держа наготове нож.

— Режь, Эли, режь! — Савар показал на галстук, все туже затягивавшийся на шее узника.

Охранник не медля разрезал узел, и Буве замертво рухнул на пол. Все решили, что он мертв, главный охранник по фамилии Фоконье приказал перенести тело в канцелярию и позвать врача Тампля г-на Супе засвидетельствовать смерть.

Врач обнаружил, что узник еще дышит, и пустил ему кровь. Через несколько минут Буве де Лозье открыл глаза.

Как только стало ясно, что он вынесет переезд, его отправили к начальнику полиции гражданину Демаре.

Его уже ждал Реаль, который к тому времени стал заместителем министра генеральной полиции, и Буве не только признался во всем, но сделал письменное заявление. И на следующий день, в семь утра, когда агент Бонапарта выезжал в Германию, Реаль входил к первому консулу.

С Бонапартом был еще его камердинер Констан, причесывавший его.

— А, господин государственный советник, значит, у вас есть что-то новенькое, раз я вижу вас в столь ранний час? — вскричал первый консул.

— Да, генерал, у меня есть новости чрезвычайной важности, но я хотел бы поговорить с вами наедине.

— О, не волнуйтесь, не обращайте внимания на Констана.

— Воля ваша, генерал. Пишегрю в Париже.

— Да, Фуше мне уже докладывал.

— Но вряд ли он вам сказал, что Пишегрю и Моро встречались и задумали новый заговор.

— Ни слова больше! — Бонапарт приложил палец к губам.

Поторопив Констана, первый консул быстро закончил свой туалет и увел государственного советника в кабинет.

— Вы правы, — сказал он, — если ваши слова — правда, то это в самом деле очень важная новость.

И Бонапарт быстро перекрестился большим пальцем — тем движением, о котором мы уже не раз упоминали.

Реаль рассказал ему все по порядку.

— И вы говорите, — уточнил Бонапарт, — он сделал письменное заявление? Оно у вас с собой?

— Да, — Реаль протянул ему бумагу.

Бонапарт так торопился, что почти вырвал ее из рук министра.

В самом деле, новость о том, что Моро принимает участие в заговоре, была ошеломляющей. Моро и Пишегрю были единственные, кого можно было противопоставить Бонапарту как полководцу. Пишегрю, справедливо или огульно обвиненный в предательстве, 18 фрюктидора сосланный в Синнамари, несмотря на его чудесное спасение, в котором чувствовался промысел Божий, сам по себе был не слишком опасен Бонапарту.

Напротив, Моро, еще не остывший после битвы при Гогенлиндене и недовольный тем, как его отблагодарили за победу, жил в Париже как частное лицо и был популярен. После 18 фрюктидора и 13 вандемьера Бонапарт выслал или удалил от дел только якобинцев, то есть экстремистское крыло республиканцев. Все умеренные, видевшие, как первый консул постепенно захватывает власть в стране и движется к восстановлению монархии, если не реально, то в мыслях собирались вокруг Моро.