Но, хотя осажденные и старались бить наверняка, боеприпасы таяли с каждой минутой.

Тем временем крестьяне, вслед за их сеньором укрывшиеся в крепости, начали настаивать на том, чтобы выслушать условия разбойников. По этим условиям те были готовы довольствоваться денежной суммой, а взамен не подвергать замок грабежу и сохранить жизни его обитателям.

— Надо соглашаться, сеньор барон! — закричали крестьяне, обращаясь к Федеричи. — Капитулировав, мы останемся при своем, а если разбойники штурмом захватят замок, мы пропали, мы, наши жены и дети.

— Бедные простаки, — отвечал барон, — неужели вы думаете, что у разбойников столько чести, чтобы соблюдать условия? Мы пропали в том случае, если никто извне не поспеет к нам на помощь.

Но выглянув из самых высоких окон замка, можно было увидеть, что поле вокруг него было безлюдно, а помощь если и поступала, то только осаждавшим, а не осажденным: крестьяне окрестных деревень, естественные союзники разбойников, сбегались к замку в надежде поучаствовать в грабеже и поживиться чем-нибудь.

Наконец Такконе отдал приказ к общему штурму. И со всех сторон к стенам замка стали подтаскивать лестницы; сверкали ружья, а топоры переливались на солнце. Сатанинские крики ликования и торжества вздымались к небесам.

Барон Федеричи, с одной стороны наблюдая за всеми этими смертоносными приготовлениями, а с другой — глядя на свою дрожащую от страха супругу и на своих смертельно бледных дочерей, на своего сына, шестилетнего мальчика, плакавшего от ужаса; чувствуя бессильный и безнадежный гнев, особенно когда женщины с надеждой заглядывали ему в глаза; и, наконец, убедившись, что все склонялись к капитуляции, барон, несмотря на то, что никогда не привык полагаться на слово разбойников, подчинился общему желанию и выслал к Такконе парламентера. Посланник барона долго ждал, прежде чем был принят знаменитым предводителем, который в это время уединился с девушкой, которую вывез из Потенцы. Наконец, когда Такконе принял его, посланник завел речь о капитуляции и заключении мира. Но при этих словах разбойник расхохотался.

— Возвращайся к своему барону, — ответил он парламентеру, — замок принадлежит мне, и в договоре нет никакой нужды; всем жителям будет сохранена жизнь.

Парламентер удалился. Разбойники Такконе принялись ворчать, что их предводитель слишком мягко обошелся с бароном; тот лишь постоянно улыбался и пожимал плечами.

— Кто вам сказал, — возразил он, — что останься мы под стенами еще какое-то время, к ним не подошло бы подкрепление? Как вы думаете, если бы я не пообещал сохранить им жизни, сдались бы они? Когда мы войдем в замок, там разберемся, кому следует сохранить жизнь, а у кого отнять.

Вечером ворота замка открылись. Барон Федеричи, вручив ключи от замка Такконе, собирался покинуть его вместе с семьей.

— Куда же ты, безбожник? — сказал Такконе и преградил ему путь. — Задержите его, а я пока осмотрю замок.

Можете себе представить, мой дорогой граф, — продолжал Ренье, — то, что там происходило, когда эта свора убийц разбрелась по апартаментам: были взломаны и перерыты все шкафы, сломаны все сундуки, а из обломков всего этого запылал огромный костер, куда разбойники продолжали бросать мебель, доски и все остальное, что разбойники сочли не годящимся им. И все это происходило на глазах связанного барона, который теперь силился прочесть приговор себе во взглядах победителей.

Вслед за разграблением послышались грозные вопли и крики, и вскоре показались разбойники, пьяные, спотыкавшиеся, пускавшиеся в пляс, с факелами в руках; тем временем по растущему зареву можно было понять, что замок охвачен пожаром.

Выйдя во двор, где несколько разбойников караулили барона, Такконе приблизился к нему и, весело нацепив ему на голову старую шляпу, извинился за то, что так долго держал его в потемках, — и приказал зажечь свет.