— Вот всегда так, — сказала девушка. — Нет на них никакой управы.

— О да, конечно, — произнес Лучо, принимая игру, но мысленно задаваясь вопросом: почему это его не забавляет, почему не похоже на игру, хотя ничем другим быть не может? Не было ведь никакого повода думать, что могло быть что-нибудь другое.

— Ничего не поделать, — повторила девушка. — Они не понимают или не хотят ничего понять. Поди пойми их, а главное — предпринять против них ничего нельзя.

Глядя на Лучо и не видя его, она разговаривала со своей перчаткой — черной перчаточкой, почти затерявшейся под внушительной коричневой.

— И со мной происходит то же самое, — сказал Лучо. — Они неисправимы, это правда.

— Нет, не то же самое, — возразила девушка.

— Но вы-то видели.

— Не стоит больше об этом, — произнесла она, опуская голову. — Простите меня, это я виновата.

Это, разумеется, была игра, но почему она не забавляла, почему не похоже на игру, хотя ничем другим быть не может? Не было ведь никакого повода думать, что могло быть что-нибудь другое.

— Давайте скажем: во всем виноваты они, — предложил Лучо, отодвигая свою руку, дабы подчеркнуть множественное число и разоблачить виновных на поручне, затянутых в перчатки, — молчаливых, отстраненных и спокойных.

— Это совсем другое, — сказала девушка. — Вам кажется, что это — то же самое, но на самом деле это —   совсем другое.

— Ладно, но всегда ведь кто-то начинает.

— Да, всегда кто-то начинает.

Это была игра, оставалось только следовать правилам, не задумываясь, может ли это быть чем-нибудь другим — чем-то похожим на правду или отчаяние. Зачем прикидываться дурачком, не лучше ли просто подыгрывать ей, если уж у нее пунктик.

— Вы правы, — сказал Лучо. — Нужно что-то против них предпринять, не оставлять же их так, без внимания.

— Это ничего не даст, — ответила девушка.

— Верно, стоит только немного отвлечься — и на тебе!

— Да, — согласилась она, — хотя вы говорите все это в шутку.

— О нет, я говорю вполне серьезно, как и вы. Полюбуйтесь-ка на них.

Коричневая перчатка устроила игры с неподвижной черной перчаточкой, то обнимая ее за воображаемую талию, то выпуская, отпрянув на самый край поручня, а оттуда посматривала на нее в ожидании. Девушка еще ниже опустила голову, а Лучо снова спросил самого себя: почему все это не столь забавно именно сейчас, когда ему не остается ничего другого, как только следовать игре?

— Если бы это было вполне серьезно… — произнесла девушка, ни к кому не обращаясь в почти пустом вагоне, — если бы это было вполне серьезно, тогда, пожалуй, неплохо.

— Это серьезно, — заверил Лучо, — и в самом деле с ними ничего поделать нельзя.

Тут она посмотрела на него в упор, как бы пробудившись от сна; поезд въезжал на станцию «Конвенсьон».

— Никому этого не понять, — заметила девушка. — Мужчина, понятное дело, сразу же воображает себе, что…

Она, конечно, вульгарна, но нужно спешить: остается всего лишь три остановки.

— А еще хуже, если рядом оказывается женщина, — продолжала говорить девушка. — Со мной и такое случалось, и это при том, что я начинаю следить за ними сразу, как только войду в вагон, все время. Ну вот, видите!

— Разумеется, — согласился Лучо. — Стоит только отвлечься, что так естественно, они сразу же этим пользуются.

— Не говорите о себе, — сказала девушка. — Это не одно и то же. Простите, это все — по моей вине. Я выхожу на «Корантэн-Сельтон».