|
С восторгом он увидел, как оно распростерло объятия — широко, от Аляски до русского Дальнего Востока, — как подняло голову и встало на цыпочки, опершись на противоположные полюса. Пангея, восхитительная, как балерина! Это возбудило его. Но прекратившийся вдруг ливень — разбудил. Вынужденный гадать, что могло бы случиться во сне дальше, он спросил себя: а почему континенты вообще решили расползтись? В трещины хлынула вода, ручейки превратились в речушки, те — в огромные реки. И скоро возврат к прежнему стал невозможен.
За одну ночь реки нащупали трещины, которые могли заполниться только океанами. Это в природе воды — поглощать вакуум, иззубренный горными пиками, ущельями и прочими асимметричными объектами. Только глупец может считать берега материков, песчаные косы и выжженные солнцем клочки земли завершением непрерывной поверхности воды. В лучшем случае это бреши и паузы. Или бессмысленный щебет. Острова — бессмысленный щебет в медитирующем океане. Он покосился с просторной кровати вниз, на силуэт жены. Интересно, о чем думают континенты? Возможно, Пангея грезила о том, чтобы стать мириадами островов. Возможно, мириады островов грезят сейчас о том, чтобы стать единым целым. Возможно, подобно нелепо одетым морякам, которых рассылали по всему свету сумасшедшие королевы, части света обнаружили, что конец одного мира — это начало другого… А впрочем, какая разница? — подумал он. Даже имей мы ответы, это не спасло бы нас от одиночества. Как и остров, на котором стоял его дом, он уплыл в океан слишком далеко, чтобы менять путь. Только бог мог помочь ему вынести одиночество, созданное их раздельными постелями. На краткий миг атеисту захотелось поверить в бога.
Атеизм Гириджи Прасада, выросшего в семье ревностных индуистов, не был результатом бунта. Гириджа просто расширил свое мировоззрение, как Пангея во время оно распростерла свои объятия. Неторопливые морские путешествия между Индией и Англией, Калькуттой и Порт-Блэром изменили его. “Когда стоишь на палубе корабля и смотришь на сине-зеленую гладь, ты словно заглядываешь в саму бесконечность, — как-то написал он брату. — А когда оказываешься один перед лицом бесконечности, тебя волнуют не твои убеждения, а то, что ты отверг”. Сойтись ближе этой ночью им было не суждено. Континенты, разделенные своими убеждениями, бог — хрупкий перешеек, соединяющий их. А роль дьявола тогда играл козленок. “Неужели ты не слышишь, как он блеет?” — спросила она. И у Гириджи Прасада пропала эрекция, в девяносто девятый раз за первые два месяца их брака.
* * * Конечно, Гириджа Прасад не вел счета своим утраченным эрекциям, но явление это вскоре сделалось символом тревоги и незавершенной любви, подобно тому как розы — воспевание самой любви, провозглашение этой интимной невидимой связи между двумя людьми. Став взрослым, Гириджа никогда не жил с женщиной и мог только догадываться о том, как переворачивается жизнь человека, когда в нее вступает дама. Он освободил половину своего гардероба, оставив ей самые удобные полки и плечики. Но затем, понаблюдав за женами других чиновников, решил, что его жене также может потребоваться на каждый случай отдельное сари в комплекте с соответствующими браслетами и сандалиями. Тогда он заказал новый гардероб, из бирманского тика. Затем, опьяненный прелестью лица, которое ему только предстояло увидеть, укрепил на дверце зеркало в полный рост. Еще стояла проблема занавесок: у него не было ни одной. Приватность нужна только женщинам. Кроме того, при отсутствии соседей Гиридже попросту не от кого было прятаться. Так что он завесил окна своими размотанными тюрбанами и набедренными повязками — единственными кусками ткани, которые хоть как-то годились для этой цели. |
