— Хорошо. Чтобы сделать тебе приятное.

Костантин принял брошюру.

На центральном ее развороте красовался портрет ангела — подводного постчеловека. Кожа его была гладкой, глянцевито-черной. Ног и тазового пояса не было вовсе: спинной хребет заканчивался длинным мускулистым хвостовым плавником. От шеи тянулись ярко-алые жабры. Распахнутая черная грудная клетка демонстрировала белые крылоподобные сети, укомплектованные бактериями-симбионтами.

На длинных черных руках — красные, голубые, зеленые фосфоресцентные пятна. Пятна были подключены к нервной системе. Вдоль ребер и плавников тянулись две длинные линии. Снабженные множеством нервных окончаний, они обеспечивали ощущение колебаний воды — новое, водное чувство, нечто вроде осязания на расстоянии. Носоглотка вела в легочные мешки с хемочувствительными клетками. Громадные глаза, лишенные век, определили форму перестроенного черепа.

Держа брошюру перед глазами, Константин пытался сфокусировать на ней взгляд.

— Очень элегантно, — сказал он наконец. — Никаких тебе внутренностей…

— Да. Эти белые сети фильтруют серу для бактерий. Каждый ангел самодостаточен. Черпает жизнь, тепло — все, что нужно, — из воды.

— Ясно. Анархическое сообщество… А говорить они могут?

Линдсей, слегка подавшись вперед, указал на фосфоресцентные пятна:

— Вот это мерцает.

— А размножаться?

— В генетических лабораториях. Подводных. Там можно создавать детей. Но эти создания и сами проживут века.

— Но где же грех, Абеляр? Ложь, ревность, борьба за власть? — Он улыбнулся. — Наверное, они могут допускать бестактности в конструировании экосистем…

— Они не утратили остроты ума, Филип. Если как следует постараются, то изобретут какое-нибудь преступление. Но ведь они не такие, как мы. Их ничто на это не толкает.

— Не толкает… — На щеку Константина села пчела, и он бережно смахнул ее. — Я в прошлом месяце ходил к месту катастрофы. — Он имел в виду место гибели Веры Келланд. — Там деревья. Старые как сам мир.

— Много времени прошло с тех пор…

— Сам не знаю, чего я ждал… Наверно, какого-нибудь золотистого сияния, указывающего, где похоронено мое сердце. Но мы — существа маленькие, и космосу до нас дела нет. Так что никаких признаков не обнаружилось. — Он вздохнул. — Я хотел помериться силами с миром — и погубил то, что могло помешать.

— Тогда мы были другими.

— Нет. Я думал, что смогу измениться… Вот ты, мол, умрешь, и Вера умрет, и я начну все с чистого листа, стану машиной… Этакой пулей, пущенной в лоб истории… Хотел захватить власть над любовью. Заключить все в железо. И попробовал. Но железо сломалось первым.

— Я понимаю. Я тоже познал власть замыслов. Последний замысел моей жизни ждет меня на Европе. — Он забрал брошюру. — Он может стать и твоим. Если ты пожелаешь.

— В послании я признался тебе, что готов к смерти, — сказал Константин. — Ты, Абеляр, привык от всего уворачиваться. Мы вместе прошли долгий путь, далеко позади оставили понятия «друг», «враг»… Я не знаю, как тебя назвать, но зато я тебя понимаю. Понимаю, как никто на свете, включая тебя самого. Столкнувшись с конечной своей целью, ты увернешься в сторону. Я в этом уверен. Ты никогда не увидишь Европы.

Линдсей склонил голову:

— Пора кончать, Абеляр. Я померялся силами с миром; я для этого жил. И неплохую тень оставил за собой.