— Вы только скажите — и сразу, — удовлетворенно ответила робокамера.

Собеседование закончилось. Линдсей отлепил от кожи биомониторы; робот подал ему кредитную карточку и стандартный комбинезон Дзайбацу.

Линдсей облачился в мешковатое одеяние. В ссылку отправили его одного. Должны были и Константина, но тот, как обычно, оказался хитрее.

Вот уже пятнадцать лет Константин был его лучшим другом. Родня Линдсея не одобряла дружбы с плебеем, но Линдсей на родню плевал.

В те дни кто постарше надеялись держаться между двух сверхдержав. Ради укрепления взаимного доверия с шейперами Линдсей был послан на Совет Колец для прохождения диптренинга. Через два года за ним последовал Константин — учиться биотехнологии.

Однако сторонники механистов победили. Линдсей и Константин, живой и явный результат внешнеполитической ошибки, оказались в опале. Данный факт еще теснее сблизил друзей, чье совместное влияние распространилось и на аристократическую, и на плебейскую молодежь. Вместе они были неотразимы: тонкие, твердо очерченные, долгосрочные планы Константина, да еще в изложении театрально-элегантного, в совершенстве овладевшего наукой убеждать Линдсея!..

Но затем между ними встала Вера Келланд — художница, актриса, аристократка. И первая святая мученица презервационизма. Вера верила в презервационистов. Вера была их музой, убежденность ее порою поддерживала и укрепляла даже самих Линдсея и Константина. Она тоже была несвободна, имея мужа шестьюдесятью годами старше, но адюльтер лишь придавал их взаимоотношениям определенную пикантность. Наконец Линдсей ее завоевал. И, обладая ею, заразился от нее тягой к смерти.

Все трое не сомневались, что самоубийства могут изменить настроения в Республике, если ни на что более не останется надежд. Все было обговорено до тонкостей. Филип останется жить и продолжит дело — это будет ему утешением за утрату Веры и за его долгое одиночество. В трепетном единении прокладывали они путь к смерти, пока та не явилась воочию. Смерть Веры превратила планы в жестокую реальность…

Дверь открылась автоматически (несмазанная гидравлика противно заскрежетала). Отринув прошлое, Линдсей поплыл вдоль туннеля, к свету бледного дня.

Он выплыл на посадочную площадку, забитую грязными, потрепанными машинами.

Аэродром этот был расположен в центре зоны невесомости, на оси станции, и Линдсей мог — сквозь пять километров нечистого воздуха — окинуть взглядом весь Дзайбацу.

Вначале его удивили очертания и цвет облаков, дрожащих и рвущихся на куски в потоках воздуха, восходящих от сельхозпанелей неряшливыми грязно-желтыми клубами.

Воняло гадостно. Каждый из десяти окололунных орбитальных миров пах по-своему — Линдсей помнил, что воздух Республики после Совета Колец тоже показался ему неприятным. Но такое… Убийственно! Из носу потекло.

В свое время каждый мир Цепи неизбежно сталкивался с экологическими трудностями.

Чтобы почва плодоносила, в каждом ее кубическом сантиметре должны обитать минимум десять миллионов бактерий. Без этого невидимого воинства не будет и урожая. И человеку пришлось взять почвенные бактерии с собой, в Космос.

Однако и человек и его симбионты были лишены защитного покрова атмосферы. Миры Цепи пытались защищать слоями лунной щебенки метровой и более толщины, но это не спасало от последствий солнечных вспышек и волн космической радиации.

Без бактерий почва превращалась в бесплодную пыль. А с бактериями — кто их знает, до чего они могут домутировать при такой радиационной обстановке.

Если Республика еще как-то боролась, не прекращая попыток обуздать Хляби, то на Дзайбацу процесс зашел слишком далеко. Грибки-мутанты, словно масляная пленка, расползлись повсюду, пронизывая почву нитями грибницы, задерживавшими воду, из-за чего гнилостные бактерии могли спокойно пожирать деревья и посевы.