Режиссер улыбнулся и развел руками, словно показывая, что больше ему нечего скрывать.

– Там я родился и вырос. Мои родители были из Пакистана.

– Но вы так привязаны к этой резервации, словно она… словно она для вас роднее всего на свете.

– Теперь это так и есть, – сказал он. – Я живу здесь безвыездно около пяти лет. Почти десять лет я проработал товарным брокером неподалеку от Нэви Пир.

– Вы торговали свиной грудинкой?

– Грудинкой, кукурузой, соевыми бобами… Чем придется. Однажды в Интернете я наткнулся на сайт по генеалогии. Через час я узнал, что на одну восьмую я индеец из племени Таос. Я взял отпуск и приехал сюда, и уже не вернулся обратно. Попросил брата продать мой дом и машину.

Я была потрясена.

– Такое чувство, что вы живете здесь всю жизнь.

– У меня тоже, – сказал он. – В Чикаго я никогда не был по-настоящему счастлив. Всегда чувствовал себя немного не в своей тарелке. Каждое утро я просыпался, мечтая о том, что фондовая биржа сгорела и мне не нужно идти на работу.

– Но это уж слишком…

– Просто я очень мучился. Лишь когда я попал в резервацию и начал беседовать с людьми, связь с которыми я утратил еще до появления на свет, я понял, где мое место.

Мне показалось, что он пытается мне что-то рассказать, точно в моем визите сюда был какой-то мистический смысл, который мне еще предстояло узнать. Я подалась вперед, больше не думая о том, что со стен на мои замшевые брюки осыпается красная глина. В конце концов, работники моей химчистки в Лос-Анджелесе знают свое дело.

– Так значит, все дело в том, что здесь вы нашли свои корни? – спросила я.

– Да, для меня это было так. Для других это нечто иное. Каждый должен решать за себя. – Он поднялся с кресла, сел рядом со мной на диван и взял мои руки в свои.

– Не пожалейте времени, мисс Френч, постарайтесь понять, где ваше место. Где ниша, в которую вы вписываетесь. Для меня это резервация. И я оставлю ее лишь в случае крайней необходимости. Я не хочу уезжать отсюда, рискуя забыть дорогу назад.

Я хотела спросить его, не знает ли он, где мое место, и не посоветует ли, с чего начать. Может быть, у него завалялась парочка брошюр на эту тему. Но в этот момент в дверном проеме показалась плешивая голова Стэна, а спустя пару секунд в хижину протиснулось его потное тело.

– Кассандра, – пропыхтел он. – Полагаю, мы закончили.

Рэнджин откинулся на спинку дивана.

– Надеюсь, мы скоро увидимся.

– Разумеется, – сказал Стэн. – Я перечитаю все замечания, и мы решим, что можно сделать. – Интересно, подумала я, догадывается ли Рэнджин, что на языке Голливуда это значит, что вернемся к нему не раньше, чем переделаем все свои дела, включая покупку рождественских подарков. Держу пари, он это понял.

Режиссер не пошел нас провожать; он попрощался с нами, не вставая со своего диванчика. Мы спустились вниз по приставной лестнице, и я почувствовала дрожь в коленках, слабость и легкое головокружение. Была ли причина в лестнице или во мне самой? Слова Рэнджина Санна не давали мне покоя по пути к машине и до самого отеля в Санта-Фе. Там я мгновенно забыла о них, услышав от управляющего отелем, что с нашим заказом произошла путаница, в отеле остался всего один свободный номер, и поэтому нам со Станом предстоит спать в одной постели.

– Если вы посмеете протянуть ко мне руку, – сказала я, – вы останетесь без руки. Я отрежу ее столовым ножом, и вы в два счета превратитесь в капитана Крюка.

Стэн стал уверять меня, что у него и в мыслях не было ничего подобного.