— Почему не могу? Могу, наверное. Ну, не на руках, конечно. А на ногах — скорее всего, могу.

— «Скорее всего!» Мерси пардон!

Почему «мерси пардон», совсем уж непонятно. Но Борис не обижается на Анюту. Почему-то ему весело от всех ее слов, от ее сварливого тона, от ее сердитых глаз. Не хочется на нее обижаться, и все.

— И на ногах, наверное, не смогу, — мягко говорит он.

И она вдруг перестает наседать, успокаивается, идет с ним рядом. Потом говорит:

— А портфель мой немного понести можешь? А то рука скоро оторвется.

Он берет ее портфель, пробует закрыть разинутую крышку, но портфель набит до самого верха, крышка не закрывается. Борис несет портфель под мышкой, а свой — в руке. И ему совсем не тяжело.

— Знаешь, Анюта, мне надо достать одну вещь, которую я даже не представляю, где можно достать. А если бы я знал, где ее достают, то уж ничего бы не пожалел.

— Какую вещь? Не пойму что-то. — Она остановилась, опять поправила ушанку, которая на этот раз сползла набок, так что закрыла один глаз, и Анюте приходилось смотреть на все только одним глазом. — Какую вещь ты не можешь достать? Портфель брось, что его зря держать, такую тяжесть?

— Я думаю, что никто не знает, где это можно достать.

— Ну, это ты брось, это глупости. У моей мамы есть знакомая тетя Вера. Мама говорит, что тетя Вера может достать любую вещь, абсолютно любую. Она не может достать только птичьего молока, так сказала мама. А птичьего молока и вообще никто не может достать, его вообще на свете не бывает, птичьего молока. Только конфеты так называются, но конфеты — ерунда, я вообще сладкого не люблю. А ты?

— И я не люблю, — ответил Борис, хотя на самом деле очень любит конфеты и пирожные, а мороженого «Лакомка» может съесть три порции сразу.

— Ну? Что тебе нужно достать? Какую вещь?

— Мне, Анюта, очень нужно где-нибудь раздобыть пулеметную ленту. От настоящего военного пулемета. Поняла?

— Да, — растерянно говорит Анюта, — поняла. А зачем?

— Для музея, — коротко объяснил Борис, — в школе музей. Поняла? И все ждут пулеметную ленту. А ее нет.

Что сейчас ответит Анюта? Начнет любопытничать, как всякая девчонка? Зачем именно лента? И почему именно Борису она нужна? И что, и как, и почему, и отчего. Анюта помолчала, поковыряла носком сапога в сером, растаявшем почти совсем снегу и сказала:

— Пошли. Может, ничего и не получится. А может, и получится. Мама говорит, что многое зависит от обаяния. У тебя есть обаяние?

— Не знаю.

— «Не знаю». Какой ты все-таки! Ты же мужчина! Мерси-пардон самый настоящий.

Борису хотелось спросить, что такое «обаяние», он это слово слышал не раз и раньше, но как-то не вникал, что это значит.

— Ты, наверное, и не знаешь, что это значит — обаяние? Горе ты луковое! Обаяние — это когда человек симпатичный.

Анюта стала пристально разглядывать Бориса, наклонила голову набок, обошла с другой стороны, опять зашла с той же.

— Немного кривобокий. Но это, наверное, из-за моего портфеля. Ладно, пошли.

Они остановились перед двенадцатиэтажным домом.

— Пришли, — сказала Анюта. — Теперь надо на седьмой этаж.

Анюта смело нажала на кнопку звонка. Подождали. Было тихо за дверью.

— Никого нет, — сказала Анюта.

И тут за дверью послышались шаги.

Высокая красивая женщина стояла перед ними. Она переводила взгляд с Бориса на Анюту, потом опять на Бориса и опять на Анюту. Она молча улыбалась и очень спокойно ждала, что же они скажут. Борис не знал, что говорить, и сказал:

— Здрасьте.