Взгляд Спайдера блуждал по комнате — на стенах и потолке дрожали полутени, разбегавшиеся за пределами световых кругов, выхваченных зажженными лампами с розовыми абажурами. Пышный диван, обитый красным бархатом со старинной витой бахромой, несколько кресел в полотняных бело-розовых чехлах, на них небрежно брошены юбки, ковер с цветочным узором и красные занавески с бахромой. По комнате льется негромкая музыка: Пиаф поет что-то очень знакомое о вечной поэзии любовных страданий.

Спайдер заметил, что все столики завалены чем-нибудь: листья папоротника, цветы, книги в суперобложках, пластинки, журналы, фотографии в рамках. Что-то в обстановке казалось Спайдеру необычайно знакомым, напоминавшим о чем-то, хотя он знал, что никогда раньше не видел этого интерьера.

— Мне нравится ваша комната, — сказал он.

— Это всего лишь старые вещи, — ответила она, исчезая за ширмой, обтянутой выцветшим полотном. — Боюсь, для этой комнаты их слишком много, но другое помещение мне необходимо для работы. — Она появилась, неся на подносе открытую бутылку охлажденного белого вина, два стакана, французский хлеб, кусок паштета и полголовки камамбера на керамической тарелке. Поднос она поставила прямо на пол перед диваном. — Выпьем за что-нибудь? Или сначала вы мне представитесь?

Спайдер вскочил на ноги:

— Прошу прощения. Я — Спайдер Эллиот.

Оба с нелепым видом снова пожали друг другу руки. Он бросил на нее еще один быстрый взгляд и успел разглядеть лишь, что ее рыжие волосы — двух оттенков; копна самоуверенных непослушных кудряшек очень интенсивного цвета — чуть темнее моркови — рассыпалась вокруг белокожего лица с правильными мелкими чертами. Все вдруг улеглось в его сознании: обстановка в комнате, поднос с едой на полу, ее голос, пластинка с песней Пиаф.

— Послушайте, я только что понял — вы француженка. Эта комната… Словно я в Париже. Я никогда не был в Париже, но я уверен…

Она перебила его:

— Я, по случайности, американка, и родилась в Нью-Йорке к тому же.

— Как же вы можете смотреть на меня своими французскими глазами, говорить с этим вашим легким акцентом, расставляя слова именно в этой неправильной последовательности, и заявлять, что вы американка?

Вэлентайн проигнорировала его вопрос. Сердито спросила:

— Что это за дурацкое имя — Спайдер?

— Это мое прозвище. Помните, Человек-паук? — На лице ее отразилось непонимание. — Ну-ка, ну-ка, подождите, вы не знаете его и говорите, что вы американка! Это непростительный промах.

— Я не желаю иметь соседа по имени Паук, — раздраженно сказала она. — У меня аллергия на пауков — я покрываюсь пятнами, едва подумаю о них. Ну и имечко! Это уж слишком! Я буду звать вас Эллиот.

— Как вам будет угодно, — вымученно улыбнулся он.

Что это вдруг произошло с экстравагантной чудачкой? Ощетинивается от самого безобидного вопроса. Никакая она не американка, да и не верит он в ее аллергию на пауков.

Умиротворенная его быстрым согласием, Вэлентайн наконец соизволила удовлетворить его любопытство:

— Я родилась в Нью-Йорке, но ребенком меня увезли в Париж, там я и жила, а сюда вернулась месяц назад. Вот! Теперь давайте выпьем.

— За что?

— За то, чтобы я нашла работу, — сразу ответила Вэлентайн. — Она мне очень нужна.

— За то, чтобы вы нашли работу, и за то, чтобы я нашел работу получше.

Они чокнулись, и в этот момент Вэлентайн подумала, что гость — вылитый американец: такой неуязвимый, беззаботный, жизнерадостный. Он был первым молодым американцем, с которым она разговаривала в неофициальной обстановке, и она чувствовала себя неуверенно, словно подросток.