Хотя убежище казалось вполне надежным, Годфри провел беспокойную ночь: сожаления об утраченном прошлом переплетались с мыслями о неопределенном настоящем и переносились в будущее, которое страшило больше всего! Перед этими суровыми испытаниями его ленивый прежде ум, скованный безмятежным существованием, мало-помалу просыпался от дремоты. Годфри твердо решил всеми силами бороться с обрушившимися на него трудностями и во что бы то ни стало найти выход из создавшегося положения. Если это удастся, такой урок послужит ему на всю жизнь.

Годфри встал на рассвете с намерением заняться устройством удобного жилья. Кроме того, следовало наконец как-то решить вопрос о пропитании и связанной с ним проблемой огня. Затем необходимо позаботиться о предметах первой необходимости — орудиях труда, оружии и одежде, которая в конце концов так обветшает, что оба они будут вынуждены подражать моде полинезийских островитян.

А Тартелетт тем временем спал крепким сном. Темнота мешала его видеть, но он напоминал о себе громким храпом. Бедняга, даже пережив кораблекрушение, оставался в свои сорок пять лет таким же легкомысленным, каким был его ученик до пережитой ими катастрофы, и, конечно, теперь был не только бесполезен, но даже обременителен. Годфри постоянно приходилось заботиться о своем учителе. Что поделаешь! Не бросать же его, товарища по несчастью, на произвол судьбы? Ведь это было живое существо, хоть проку от него меньше, чем от дрессированной собаки, послушно исполняющей приказания хозяина и готовой отдать за него жизнь. Как-никак, а с Тартелеттом, при всей его бесполезности, можно иной раз переброситься словами, разумеется, ничего не значащими, а иногда и посетовать вместе с ним на горькую долю. Годфри порой так хотелось слышать человеческий голос! Учитель танцев был все же поумнее Робинзонова попугая… С Тартелеттом Годфри чувствовал себя не таким одиноким, а в его обстоятельствах не могло быть ничего ужаснее одиночества!

«Робинзон без Пятницы и Робинзон с Пятницей! — какое тут может быть сравнение!» — рассудил Годфри.

И все же в то утро, двадцать девятого июня, юноша был доволен, что он один и ему не мешают заняться исследованием местности. Быть может, посчастливится обнаружить какие-нибудь плоды или съедобные корни, которым, как ребенок, обрадуется учитель танцев. Итак, предоставив Тартелетту спать сколько заблагорассудится, Годфри пустился в путь.

Легкий туман еще окутывал берег и море, но на севере и востоке воздух уже становился прозрачным — туман таял под солнечными лучами. День обещал быть прекрасным.

Срезав себе толстую палку, Годфри направился к той еще не изведанной части берега, что выдавалась в море. Пройдя около двух миль, он решил сделать привал и приступил к первому завтраку, состоявшему из великолепных устриц и других съедобных моллюсков, водившихся здесь в изобилии.

«Во всяком случае, с голоду не умрешь,— сказал он самому себе.— Тут десятки тысяч устриц, а такая еда не противопоказана даже самому изнеженному желудку! Можно предположить, что устрицы в определенном количестве не менее питательны, чем хлеб и мясо,— утешал себя Годфри.— Если Тартелетт недоволен, то только потому, что он вообще не переносит никаких моллюсков! Ничего, стерпится — слюбится, а потом он без них не сможет и обходиться».

Покончив с завтраком, Годфри взял свою палку и зашагал на юго-восток — по правому берегу реки. Этот путь через прерию должен был вывести его к длинной полосе кустарников, а затем к группам деревьев, замеченных им накануне.

Юноша прошел еще около двух миль, ступая по густой траве, покрывавшей землю зеленым бархатистым ковром.