Мысли Шлимана уходят в сторону. Он, любящий много говорить, не умеет внимательно слушать. Он думает о только что произнесенных словах Вирхова. Оратор прав: конечно, Троя найдена, — и то, что еще Бейкер Уэбб называл тщетными усилиями, он, Шлиман, осуществил. Он не только осуществил мечту своего детства, но и сделал значительно больше. Многие ученые мужи уверяют, что клад Прнама не имеет к Приаму никакого отношения. Хорошо, пусть так. Есть и другие, что утверждают, будто золотая маска Агамемнона никогда не покрывала лица князя народов. «Ну, ладно, — ответил он тогда, — если это не Агамемнон, то назовем его Шульце», и у себя в семье они до сих пор с иронией и горечью называют его только Шульце. Что из того? Разве дело в именах? Имя — пустой звук. Но одного не уничтожат никакими спорами даже самые злые завистники и заклятые враги: как Саул, отправившись на поиски ослицы, нашел царство, так и он, Шлиман, отправившись на поиски гомеровской Трон, нашел целое тысячелетие греческой истории и подарил его миру.

«Если бы все это видела мать», — думает Шлиман, и глаза его становятся влажными — ее любимец, стоивший ей столько забот, сидит здесь на вершине славы рядом с коронованными особами и князьями науки. Все они поднимают бокалы за его здоровье, за того самого босоногого мальчишку в заплатанных штанах, который предавался на кургане своей чудесной, несказанной, золотой мечте.

Пятьдесят лет прошло с тех пор, как умерла мать. Ей не суждено было дожить до этого часа. Но там, по ту сторону стола, сидят сестры. Когда они приехали, их не хотели пускать в ратушу, ибо распорядители праздника решили, что эти застенчивые обывательницы из далекого городка в своих старомодных платьях и шляпах просто заблудились. О, как они, распорядители праздника, стали гнуть перед ними шею, как все эти господа придворные, тайные советники и бургомистр бросились к ним, когда поняли, что это сестры Шлимана! И вот Дюц, любимая сестра, сидит рядом с наследником престола, а Элизе злится, что не ей, как старшей, досталось это место. «Брось, Элизе, — думает Шлиман, — это еще не беда, ведь у тебя наверняка отнялся бы язык, когда молодой принц, важный, как павлин, распустил бы перед тобой хвост». Повсюду почетные гости, но насколько было бы лучше, если бы здесь вместо наследника престола сидел старик Пранге или Петер Вёллерт. Они бы находились здесь с куда большим правом, ибо своими рассказами они дали толчок всему тому, что потом произошло. Но оба давно уже в могиле...

О, Афина Паллада, Вирхов все еще не кончил!

После этого торжества и многих за ним следовавших Шлиман с недобрым чувством в сердце возвращается в Афины. Он настроен весьма скептически, когда вырезает из газет сотни статей, в которых чествуют и превозносят открывателя Трои. Конечно, все время одно и то же: Гиссарлык—это гомеровская Троя! Да, это сотни раз неопровержимо доказано. Но на самом ли деле сгоревший город тождествен Трое царя Приама? Действительно ли третий слой — это и есть Троя? Чем дольше он размышляет, тем больше у него сомнений.

Прежде вопрос стоял так: что является более надежным свидетельством — холм Гиссарлык или Гомер? Считали, будто Гомер был только поэтом, дававшим волю поэтическим преувеличениям и домыслам. Но это было несправедливостью по отношению к величайшему из поэтов.