На рассвете 1 марта 1882 года у бараков стоят сто пятьдесят человек. Они получают инструмент и ждут распоряжений. Шлиман внимательно их разглядывает, прикидывает, сколько среди них греков и сколько турок, — это ведь важно из-за праздников! — сердечно приветствует своих старых знакомых, осведомляясь о женах и детях, и расспрашивает новичков, откуда они явились.

Шлиман идет с рабочими на холм. Вырытые в 1879 году канавы для отвода дождевой воды хорошо сохранились, и ничто не разрушено ни ливневыми потоками, ни людской глупостью.

— Н-да, — говорит Шлиман и смотрит на обоих своих архитекторов. Хотя в Орхомене он уже и работал с такого рода специалистами, но все же здесь они — явление совершенно новое. И, откровенно говоря, он испытывает некоторую робость, ожидая, что скажут эти специалисты о результатах его многолетних трудов. — Н-да, господа, я думаю, мы начнем вот у этой стены сгоревшего города и пойдем за ней следом. Может быть, она действительно идет дальше и тем самым увеличивает территории третьего слоя.

Но Дёрпфельд отрицательно качает головой.

— Это, на мой взгляд, господин Шлиман, имеет мало смысла. Мы должны начать сверху и снимать камень за камнем, пласт за пластом. Только так, да и то не наверняка, мы сможем отличить одни слой от другого. При этом мы тогда сможем сразу собрать и, возможно, снова составить вместе все, что осталось от греческого и римского поселений.

— Но ведь это, господин Дёрпфельд, совершенно не входит в нашу задачу!

— Я сожалею, что мне в первый же день приходится вам возражать. Для археолога важна каждая мелочь, а особенно здесь, в Трое, где все так беспорядочно перемешано. Вчера, к сожалению, я успел произвести только очень беглый осмотр, но все же у меня сложилось впечатление, что жители некоторых позднейших поселений, выравнивая поверхность холма для своих построек, сносили сюда строительные остатки из более глубоких слоев или со склонов. Взгляните-ка, вот совершенно неолитическое пряслице, вот черепок микенского типа, вот ручка аттического лекифа, вот донышко римской чаши. И все это я собрал на поверхности, там, где вы еще не производили раскопок!

Шлиман рассеянно кивает. Ему кажется, будто этот молодой человек легко и осторожно заберет у него инициативу из рук. Но ведь Дёрпфельд прав — как это он сам до этого не додумался! Правда, если бы он руководствовался такими принципами, то и сегодня, спустя десять лет, он едва ли бы добрался до лидийского поселения. Шлиман соглашается с Дёрпфельдом вяло, без всякого подъема.

— Если вы не возражаете, — снова начинает Дёрпфельд, — то большей части рабочих, которых вам в первые дни почти нечем занять, мы велим прежде всего убрать мусор и землю с того склона.

— Но ведь это мусор из раскопок 1871—1873 годов. Я велел его туда отвозить, ибо тот склон холма нам не нужен.

— Вы полагаете? Думаю, что нам нужен весь холм. Возможно, не сегодня и не завтра, а через несколько месяцев или несколько лет.

— Ну, хорошо, — соглашается Шлиман. — Вы специалист. Осмотритесь сначала как следует, а потом мы продолжим обсуждение.

На самом деле уже раскопки самого позднего, верхнего поселения дают много ценных находок, прежде всего остатки скульптур, фрагменты метопов, фризы, колонны. Находят и лежащий восточнее акрополя театр.

Дёрпфельд подтверждает предположение Шлимана о том, что большая кирпичная стена действительно тянется дальше на северо-восток. Поэтому в марте и апреле прорывают траншею длиной в восемьдесят и шириной в семь метров в восточной, до сих пор еще не исследованной части холма. Эта траншея помогает решить многие важные вопросы и тем вознаграждает за особенно тяжелую и напряженную работу. Выясняется, что вся восточная часть холма представляет собой насыпь, которая была ради расширения территории застройки сделана после разрушения третьего города.