Консулы переглядываются и качают головами. Этот молодой человек, видно, во время кораблекрушения получил не только телесные повреждения.

— Раз вы из Мекленбурга, то вам следовало бы обратиться в Амстердаме к мекленбургскому консулу, господину Кваку. Не исключено, что он сможет вам помочь. Но не питайте иллюзий и взвесьте все, дорогой друг.

— Если я не получу места, то завербуюсь в Амстердаме в солдаты и поеду в Батавию. Скажу вам только одно: все что угодно, лишь бы не возвращаться в Германию.

— Воля ваша! — Той становится ледяным. — Мы дадим вам два гульдена. Вы можете уже завтра отправиться на корабле в Амстердам. Плавание, — продолжает он с улыбкой, — на этот раз не представляет опасности, придется только пересечь Зюдерзее.

— Благодарю вас, господин консул. У меня еще одна просьба: дайте мне бумагу, чернила и перо, чтобы я мог известить своих близких о моем счастливом спасении.

— Не желаете ли вы написать и господину Вендту? — спрашивает капитан. — А то вдруг он нам не поверит, что вы уподобились пророку Ионе. Я с удовольствием доставлю письмо.

Закончив письмо к сестрам, Шлиман кратко сообщает Вендту, что, к сожалению, из затеи с Ла-Гуайрой ничего пока не выйдет. Он намерен найти работу в Амстердаме, прожить в Голландии шесть лет, чтобы приобрести необходимые знания и кое-какие деньги, а затем через Яву отправиться в Японию. Почему он пишет именно о Японии, он не знает и сам, может быть, потому, что это самое экзотическое, что приходит ему в голову. Одно он знает твердо: ему с его жаждой деятельности скоро станет тесно в Европе.

Однако опять не все идет так, как он задумал.

Теперь ветер стал дуть с юга, и маленькое суденышко три дня ползет до Амстердама. Переезд превращается в муку: хотя на Тесселе потерпевшему кораблекрушение и подарили старые штаны, лишнего сюртука ни у кого не нашлось, а пробыть в середине декабря три дня на Зюдерзее без сюртука — дело не шуточное!

В Амстердаме он прежде всего идет к мекленбургскому консулу. Там его ждет небольшой приятный сюрприз: в письме консулов с Тесселя, которое он доставил, находится несколько гульденов, часть суммы, собранной жителями острова в помощь пострадавшим. Сюда еще прибавляется гульден, который Шлиман, ожидая отправки, собрал, прося милостыню, в Эикхёйзене. Теперь еще господин Квак дарит ему целых два гульдена и вполне еще приличный сюртук. Где Шлиману найти работу, консул тоже не знает, он может только порекомендовать ему очень дешевую, но хорошую гостиницу госпожи Граальман.

Дни летят так же быстро, как тают деньги. Служащие вербовочного бюро, набирающие солдат для колониальных войск, только смеются, когда тощий юнец предлагает им свои услуги. На уморительной мешанине из нижненемецких и голландских слов он им отчаянно доказывает, что здоров, совершенно здоров. Осенью он носил еще по две пары шерстяного белья, а поверх телогрейку и все же день и ночь кашлял и харкал кровью. А теперь, после водного лечения, купаний и кораблекрушения, он обладает на редкость крепким здоровьем! Но они смеются, дают ему согреться чашечкой чаю и выпроваживают за дверь, на декабрьский холод.

Деньги тают так же быстро, как летят дни. Завтра опять рождество. В прошлом году он еще сидел у елки с Хюкштедтом и старой госпожой Хольц. А что он будет делать в это рождество? Стоять на улице и просить у прохожих милостыню? Нет, только не это! То, что единственный раз было в Энкхёйзене, не должно повториться никогда в жизни. Но что же делать? Даже госпожа Граальман при всем своем радушии и доброжелательстве уже бросает на него весьма критические взгляды, когда он после тщетных поисков работы устало взбирается по крутой лестнице в свою каморку на чердаке.

С первого же дия пребывания в Амстердаме он отказался от обедов, с воскресенья — и от ужинов.