Хотя, по логике вещей, Миллер должен был бы делать ставку на контакт с читающей публикой, своему журналу он предпослал посвящение, нравоучительное по содержанию и недопустимо резкое по форме:

Тот факт, что «низшие слои человеческого общества» простили издателю этот возмутительный титульный лист и продолжали покупать журнал, красноречиво свидетельствует о качестве миллеровского детища! Однако даже это не спасло предприятие от краха. Издание погибло вследствие несовершенной системы распространения. Вскоре после этого скончался и сам издатель — грустный и разочарованный человек. Однако я считаю, что он заслуживает памятника за то, что превратил Хаддингтон в родину популярной литературы.

Украшение города — старый мост через полноводную (и часто разливающуюся) реку Тайн. Один из пролетов моста был узурпирован местными органами правосудия. Воров и прочих правонарушителей подвешивали на железных крючьях и оставляли болтаться над водной гладью, пока не помрут.

— В последний раз этот способ казни использовали во время восстания 1745 года, — рассказывал знаток местной истории. — На мосту вывесили руку одного из сторонников Красавца принца Чарли, и на протяжении десяти лет она так и висела — сморщенная и почерневшая…

На берегу Тайна стоит старая церковь аббатства, которая унаследовала от своей предшественницы — еще более древней церкви — название «Лотианская лампада». Ее ажурный шпиль вызывает в памяти шпиль эдинбургской церкви Святого Жиля или же знаменитое «Око Севера» в Ньюкасле.

В Хаддингтоне я повстречался с могильщиком, который — в лучших шекспировских традициях — оказался улыбчивым, жизнерадостным человеком.

— Так все-таки Джон Нокс родился здесь или в Морэме? — поинтересовался я у него.

Мой собеседник ткнул пальцем в сторону могучего дерева на противоположном берегу реки. Считается, что его посадили по велению Карлейля на том самом месте, где некогда стоял дом знаменитого проповедника.

— А как вы считаете, — хитро сощурился могильщик, — стал бы Томас Карлейль тратиться на то, чтобы посадить дерево и возвести вокруг него ограду, если бы не был в этом уверен? Как вам известно, Джейн Уэлш являлась прямым потомком Джона Нокса…

Поговорив о смерти вообще и смертности в частности (беседа протекала все в той же шутливой манере), я распростился с этим жизнерадостным оптимистом и направился к могильной плите, которая более всего трогает сердце в Хаддингтоне. В разрушенном нефе церкви Святой Марии покоится прах блестящей красавицы Джейн Уэлш Карлейль. Полагаю, пятьдесят лет совместной жизни со столпом философии нелегко дались этой женщине. Даже если учесть, что замуж она выходила, по ее собственному признанию, движимая честолюбивыми устремлениями, у Джейн все же был собственный характер, который постоянно приходилось смирять в угоду знаменитому мужу.

Следует сказать, что в конце жизни Карлейль сильно тосковал по жене. Он приходил под ее окна — старый человек с разбитым сердцем — и часами простаивал в ожидании, словно надеясь, что милая рука, как прежде, раздвинет занавески. Подобно беспокойному призраку, он наведывался в сумерках в старый разрушенный неф для того, чтобы запечатлеть поцелуй на холодном камне и излить свое отчаяние в строках, возможно, самых трогательных, какие муж когда-либо посвящал жене.

За время своей светлой жизни она пережила больше горестей и печалей, чем любая другая женщина. Однако она неизменно проявляла редкостную непобедимость духа, способность разбираться в людях и благородную сердечную преданность. На протяжении сорока лет она была любящей помощницей своему мужу, словом и делом поддерживая его во всех достойных начинаниях. Она умерла в Лондоне 21 апреля 1866 года, и вместе с ней ушел свет из его жизни.

Таким образом, на долю могильной плиты пришлась та толика теплоты и нежности, которые — будь они выражены раньше — могли бы украсить жизнь его милого «пересмешника» и сделать бедную Джейн куда более счастливой.