— Ну тогда присаживайтесь, сэр. Может, сигару? Нет? Ну, как хотите… курите, черт побери, что вам нравится.

Знакомство с мистером Линскиллом возродило давние воспоминания: мне показалось, что я вновь присутствую при смене караула в фехтовальной школе.

— Гольф в Кембридже? Как же, как же… было такое дело. Помнится, я как раз заканчивал учебу, когда заболел этой игрой, ну и принес ее в университет. Так сказать, организовал университетский гольф-клуб. А какие межуниверситетские матчи мы устраивали! Я и сам играл в двух из них. Между прочим, оказалось чертовски сложно привить эту игру в Кембридже. Может быть, это было самое сложное в моей жизни. Весь город потешался над нами на первых порах. Стоило нам, выпускникам, появиться на улице со своими клюшками, все смеялись и тыкали пальцами. Да, черт побери, в то время надо было обладать смелостью, чтобы играть в гольф. Эх…

Тут мистер Линскилл проделал удивительный трюк: прочистил горло, да так, что его покашливание плавно перешло в гулкое «эх». Общий эффект был таков, словно кто-то из учеников проехался мокрой тряпкой по классной доске.

— Да, — продолжал мой собеседник, — если вспомнить тот гольф, в который мы играли в Сент-Эндрюсе пятьдесят лет назад, то современная игра покажется просто дамскими штучками. Одни только мячи чего стоили! Их ведь изготавливали вручную из гуттаперчи. Получалась чертовски непрочная штуковина. Ужасно неприятно, знаете ли, когда вы бьете по мячу, а он в полете разлетается на тысячу проклятых кусочков! А в те дни было правило, что новый мячик выставляется на то место, где упал последний ошметок от предыдущего.

Меня-то самого учил Младший Том Моррис. А площадки какие были в наше время! Ей-богу, сэр, вы не поверите: у нас в Сент-Эндрюсе маргаритки цвели так густо, что белый мяч среди них терялся, приходилось пользоваться цветными. Помню, кадди всегда спрашивали: «Какой мяч подать, сэр, красный или желтый?» А наши ночные игры… Клянусь небом, теперь такого не увидишь! Только представьте себе: на небе полная луна, впереди бегают мальчишки-кадди — кричат, куда упал мяч, а за нами по пятам катят тележку с прохладительными напитками. О боже, вот это было времечко! Эх…

Слушая мистера Линскилла, я поражался его завидной памяти и своеобразному мастерству рассказчика. И то сказать, у него ведь было целых семьдесят четыре года, чтобы тренировать свои таланты. Одна из самых драматических историй оказалась связана с его поездкой на поезде в 1879 году. Дело происходило ненастной воскресной ночью: поезд едва не сдуло с моста, когда он пересекал реку Тей; все пассажиры вымокли до нитки.

— В тот раз мы с другом ехали из Эдинбурга в Данди, — рассказывал мистер Линскилл. — Но едва наш поезд миновал Сент-Эндрюс, разразилась такая непогода, что путешествие превратилось в сущий ад… Ну это была и ночка! Дул такой жуткий ветер, что шляпы и цилиндры десятками носились по улицам. Ей-богу, вы не поверите: они летали, точно стаи бабочек. Эх…

Мой собеседник выколотил трубку о каминную решетку и, бросив на меня быстрый взгляд, переключился на новую тему:

— О небо, а какие девушки были в наше время! Чего только стоила Кейт Воган — сущая красотка! А незабвенная Нелли Фаррен! Для вас, молодых, эти имена превратились в пустой звук, не так ли? А, может, вы и имен-то таких не слышали… Но видит бог, это были прелестнейшие создания!

Мистер Линскилл так живо и красочно описывал Лондон времен своей молодости, что я ощутил запах пудры в артистических фойе, услышал хлопанье пробок от шампанского и цоканье копыт по мощеной мостовой Стрэнда. В его рассказах ощущался аромат поздней георгианской эпохи — такой, какой она была в 1878 году. Я словно перенесся на пятьдесят лет назад, когда люди еще путешествовали верхом, а каждый второй пешеход к западу от Темпл-Бара носил бархатные бриджи.