Лорд Дансени подозвал к себе настороженную няню и помахал Джейми. Он подошел, осторожно втягивая в себя вдруг ставший таким плотным воздух.

— Мой лорд, — сказал он. Он не снимал шляпы, не говоря уже о том, чтобы кланяться или другим способом выказать свое подчинение, и увидел, как уголки рта старой няни поползли вниз, выражая неодобрение. Он ответил ей прямым твердым взглядом, и рад был видеть, как она отвела глаза и повернулась к нему желтоватой щекой.

Его переполняли противоречивые чувства. Он старался ограничивать свои мысли об Уильяме, хотя думал о нем каждый день. Он редко видел ребенка, и когда это случалось, ему удавалось разглядеть только маленький завернутый в плед кулек на руках у няни Элспет или няни Пегги, когда его выносили подышать на один из балконов. Он приучил себя думать об Уильяме, как о маленьком пятнышке света в своей душе, чем-то вроде пламени восковой свечи, зажженной перед статуей святого в темной часовне. Он не мог позволить себе такую свечу, и ему не разрешалось заходить в часовню Хелуотера, но он любил представлять себе этот свет, когда молился один по ночам. Он видел, как пламя вытягивается и набухает, немного колеблется, а затем растет в высоту, увеличивая ореол света. Он ложился спать, чувствуя, как этот ласковый огонь согревает его сердце.

— Маккензи, — сказал Дансени, улыбаясь и кивая на ребенка. — Я думаю, пора моему внуку познакомиться с лошадьми. Не приведете ли вы Беллу?

— Конечно, мой лорд.

Белла была ласковой старой кобылой, давно не годной для развода, но оставленной Дансени из сентиментальных чувств: она была первой маткой, которую он приобрел для конюшен Хелуотера. У нее были добрые глаза и доброе сердце, даже Джейми не сделал бы лучший выбор.

В груди у него горело, но этот жар заглушали приступы паники, вины и свирепые судороги, крутившие живот, словно он съел плохое мясо.

Стара няня подозрительно посмотрела на него, оглядев снизу вверх от сандалий до заросшего щетиной лица. Очевидно, она не одобряла затею хозяина. Джейми широко улыбнулся ей, и она вздрогнула, как перед оскалом дикаря. Все в порядке, подумал он. Он и сам чувствовал себя дикарем.

Он бережно взял маленького мальчика у нее из рук, не обращая внимание на ее сердитый вид. Малыш коротко взвизгнул и стал крутить головой с круглыми, как у совенка глазами, изумляясь высоте, на которую взлетел.

Дрожь пробежала по телу Джейми, когда детский взгляд задержался на его лице. Совесть убедила его, что маленький Уильям является точной копией его самого, и это сходство заметит любой, кто увидит их вместе. Но круглое личико ребенка и курносый нос не имели ничего общего с чертами Джейми. В то время, как глаза Уильяма можно было назвать синими, его собственные были неопределенного серо-голубого оттенка, цвета облачного неба.

Это было все, что он успел заметить, когда поворачивался, чтобы посадить мальчика на спину лошади. Когда он помогал маленьким пухлым ручкам ухватиться за край седла, беседуя размеренно и спокойно, уговаривая одновременно и кобылу и ребенка, он заметил, что волосы Уильяма — слава Богу! — совсем не рыжие. Мягкий темно-русые пушок, коротко остриженный, как у одного уз круглоголовых солдат Кромвеля. Правда, на солнце отсвечивали красноватые пряди, но, в конце концов, волосы Дженивы был красно-каштановыми.

Он похож на свою мать, подумал он и от всей души поблагодарил Пресвятую Деву.

— А теперь, Вилли, — сказал лорд Дансени, похлопав по спине мальчика, — держись крепче. Маккензи провезет тебя по загону.

Это предложение вызвало сомнение у Вилли, и его подбородок уперся в воротник курточки.

— Мет! — сказал он и, выпустив седло, неуклюже взмахнул толстой ножкой, явно намереваясь спрыгнуть, хотя земля была в нескольких футах под ним.

Джейми подхватил его прежде, чем он успел упасть.